Кот, который гуляет со мной

Лизавета лежала на моем диване и причитала, доедая сухари. Ее депрессия была обратно пропорциональна ее самокритичности, и сейчас, когда она была готова признать все свои ошибки и посыпать голову пеплом, ее ненависть к себе зашкаливала.

– Как можно быть такой дурой? – спросила она почему-то у Игоря, увидев нас, красных и смущенных, в коридоре квартиры. Красными мы были оттого, что кровь в наших организмах бушевала, разгоняясь по всем артериям и сосудам. Кто бы мог подумать, что простое соприкосновение двух мелких частей тела может вызывать такие разнообразные реакции, от подъема давления до проблем с дыханием и сохранением вертикального положения.

Смущенными же мы были, потому что, как выяснилось потом, Вовочка неведомо как заподозрил, что в тамбуре кто-то чужой. О подозрениях своих он никому не сообщил, а, напротив, старательно скрыл их, сказав бабушке на кухне, что табуретка ему нужна исключительно для строительства замка из подручных подушек с дивана. Мама моя, его бабуля, понятия не имела, что разбор дивана сейчас технически невозможен, так как на нем возлежит и грустит моя сестрица, так что табуретку отдала без возражений. Как результат – неизвестно как долго Вовка через дверной глазок наслаждался шоу с пометкой 18+, любуясь на наш с рыцарем поцелуй. Мы проторчали там минут пятнадцать, делая только короткие перерывы, чтобы возобновить запас кислорода.

– Мы не хотели, – ответил мой Апрель, краснея еще больше, ибо решил, что вопрос о «дуре» относится непосредственно к нему. – Мы не знали, что он там стоит.

– Мы не знали, пока он там не упал, – добавила я, вспомнив, с каким грохотом обвалился мой племянник, когда я открыла дверь. Хорошо хоть, дверь открывалась наружу, и я не сшибла Вовку.

– Ты о чем? – переспросила Лизавета, отправляя в рот очередной сухарик. – Кто упал?

– А ты о чем? – предусмотрительно уточнила я и зыркнула на рыцаря, чтобы он перестал говорить вещи, которые, как оказалось, вовсе не так очевидны. – Почему ты дура?

– Ты еще спрашиваешь? Я вообще удивляюсь, как ты не ходишь тут с плакатом: «Я же предупреждала»! – возмутилась Лизавета, вгрызаясь в сухарь. Я заволновалась за ее зубки. У Лизаветы всегда были такие красивые жемчужные зубки, аккуратные, белые – она заботилась о них, отбеливала, снимала зубной камень, вовремя проходила диспансеризацию. В общем, когда дело касалось ее зубов, она была примером для подражания, которому я, к стыду своему, совершенно не следовала. Позор мне. Хорошо еще, что у меня от природы крепкие зубы, потому что, чтобы загнать меня к стоматологу, обычно необходим флюс. А тут Лиза сидела и разрушала свои с такими заботами сохраненные зубы, да еще в период беременности, когда зубы сами собой способны «улететь», как птицы на юг.

– Ты лучше скажи, как ты себя чувствуешь? – поинтересовалась я со всем возможным тактом, ибо задевать чувства беременной женщины – это как лезть без резиновых перчаток в трансформаторную будку. Однако, как сапер, я не угадала. Сейчас ее задевало все независимо от того, с каким тактом оно было произнесено.

– Я чувствую себя полной дурой! – крикнула она. – Я ем уже третью пачку сухарей, между прочим, так что я чувствую себя жирной дурой.

– Ты не жирная. Скажи, Игорь, разве она жирная?

– Лиза, у вас прекрасная женственная фигура, – ответил мой благородный идальго, а у меня в голове зазвенел сигнал, какой включают, когда в «Своей игре» неправильно угадаешь слово. Неверный ответ.

– Ну вот! – воскликнула Лизавета, отталкивая от себя миску с сухарями. – О чем я и говорю.

– О чем ты говоришь? Ну о чем? У тебя полный рот сухарей, мы можем и не понять, – разворчалась я.

– Женственная фигура – так говорят, когда стесняются сказать, что человек жирный.

– Вовсе нет! – запротестовал Игорь, но делать это было совершенно бессмысленно и даже опасно.

– С чего вы, Игорь, взяли, что мне нужно врать в лицо? Вы тоже думаете, я не способна справиться с горькой правдой? – Лизавета с угрожающей скоростью поднялась с дивана, явно собираясь пойти на нас в атаку. – Давайте называть вещи своими именами. Файка ведь так любит называть все своими именами. А, Файка, любишь?

– Люблю, – угрюмо подтвердила я.

– Давай говорить о том, что свадьбу надо отменять. Что этот ребенок, которого я чуть не потеряла, он не очень-то нам всем и нужен.

– Нет-нет, – принялись орать все хором. Даже мама, подслушивавшая разговор из холла, пришла, чтобы категорически возражать. – Ты с ума сошла? Да гори он огнем, твой Сережа, нам и без него будет хорошо. Ничего такого, поднимем. Вырастим. Все дадим. Самое лучшее. Подумаешь, без отца. Никому они, отцы, и не сдались. Невелика потеря.

– Пусть он скажет! – потребовала Лиза, ткнув перстом в Игоря ибн Вячеславовича. Все замолчали и расступились, и в центр светового круга, как на сцене, попал мой бедный, ни в чем не повинный благородный идальго. Он оглянулся в надежде, что кто-то бросит ему спасательный круг, но я только помотала головой, а Вовка, улыбаясь и картавя по-детски, сказал:

– Да, пусть он сказет!