Кот-Скиталец

Пламя почему-то не взрывается, как в импортном боевике, только дым исходит все гуще и толще, закручивается столбом, плывет волною… Снова бьет одиночный колокол или это у меня в ушах? Сын мой Артханг тихо жмется к ногам, как щенок, и ритмично вздрагивает. Серена… та хотя бы в истории видела подобное. Я вижу сегодняшнее как бы ее глазами, сквозь вуаль прошлого: проблески посреди клубов смрадной черноты, гул огня и растущий гомон толпы, как на спортивном матче. Его голоса нет в этом хоре – или я просто боюсь его слышать. Ноги подкашиваются, но сесть наземь невозможно: я должна увидеть и передать. Камень жжет мою руку, боль отдается в груди. Руки мунков смыкаются за моей спиной, давая опору. Широкие рыжие с синевой лепестки вздымаются выше и, наконец, смыкаются наверху шара.

И тут я слышу сразу вне и внутри себя четкое, ясное, мелодичное:

«Взлетают не скрижали, но страницы».

Среди совершенно чистого неба в шар ударяет молния, бьет, как мункский молот по наковальне, и до моих ушей доносится оглушающий рокот, немотствующий гром, что раскалывает бледную голубизну надвое. Будто лопается хрустальный купол – и в провал бурно хлынула ночная тьма.

– Между твоим кольцом, Татхи-Йони, и неким другим всегда ударяет нижняя Сила, – говорит рядом коваши Перигор. Я не понимаю, о чем он, разве ж не у Серены эта мощь каменной крови…

Над гаснущим костром и оплавленной клетью поднимается розовое гало, нимб из сияющих перьев, снежных хлопьев – и играет по всем небу. Окрашенные кровью клочки белого мха. Орлиный колдовской убор индейца. И при виде него разом взвыли все псы государства Андрия, торжественно-трубным воем потрясши небо. И Ризван. И Кудлай. И Бэс. И Артханг.

– Ты отчего, сын? – еле проговорила я.

– Не знаю. От горя. И скорби. И гнева.

А-а, вот теперь и людей проняло: они заорали вразброд и повалились ниц, на плиты, тесня и опрокидывая военных и священников в грязь и копоть торного пути. Какое-то мгновение одни мы остаемся на лице земли, потом мои ноги окончательно мне изменяют, и я падаю в счастливое забытье, успевая, однако, почувствовать упругость мункских объятий и услышать, как толстячок Бэс топочет по твердой земле кривыми запятушечными ножками и злорадно вопит на самом вульгарном из собачьих жаргонов:

– Вовкудлак вас всех заеби! Вот он вдоль да по небу пробежал, Небесный Оборотень!

Очнулась я, когда народ уже расходился. Артханг, что куда менее всех нас потерял голову во время всей этой гнуси, сухо сказал мне, пока мы, парии, в хвосте обескураженной толпы тащились в нашу бомжатню:

– Мама, на прежнее место мы не возвратимся. Кунг на днях закроет границы и объявит тотальную мобилизацию. Вот Перигор хочет увести нас к себе – хотя там ногу сломать можно, столько народу набилось.

– Не захотел подобрать тот повод для войны, который швырнул ему под ноги Владетель Багира. Создал свой собственный, – пробормотала я.

– Мы иммигранты, – разъяснял мне тем временем Перигор. – Отмобилизовать ни нас самих, ни наших кау и манкаттов не имеют права. Вы с сыном тоже чужаки.

– Да и слабо ему будет в один день всю страну забрить, – кивнула я. – Ладно, идем; знаете, братья, главное – идти.

Мы еще раньше убедились, что мунки живут здесь не так, как на болоте, но и не так, как андрская голытьба, среди которой они расселились. «Немтыри» стояли кучно, женщины их общины то и дело бегали из двери в дверь – ни одна не запиралась: те андры, которые жили под боком у мункского братства, и те воришки, что имели неосторожность сюда наведаться, раз и навсегда восхитились крепостью мункских кулаков и ясностью их предвиденья. Соблазна им тут было, кстати, много: жесткие, темные и нарочито грубые вазы, статуи и маски, что покрывали буквально все стены и пол кузнецовых жилищ, буквально искали случая вписаться в самый изысканный интерьер богатого дома. Эти вещи резали из железного дуба и отливали из тех сплавов, что шли на оружие: само оружие в домах отсутствовало, оно продавалось прямо с горна и с колес.