Кот в сапогах

Мюллер. Никаких пьес! Не нужна нам твоя пьеса — нам нужен хороший вкус.

Все. Вкус! Вкус!

Поэт.Я всмущении… Что вы имеете в виду?

Шлоссер. Вкус! Вы поэт, а даже не знаете, что такое вкус?

Поэт. Но вы должны принять во внимание, что здесь молодой, начинающий…

Шлоссер. Никаких начинающих! Хотим приличную пьесу! Пьесу со вкусом!

Поэт. Какого же рода? Какого колорита?

Мюллер. Семейные драмы, похищения, «Сельские дети» — вот какого!

Поэт (выходит из-за кулис).Господа…

Все. Это что, поэт?

Фишер. Непохож.

Шлоссер. Умник.

Мюллер. Даже волосы не стрижены.

Поэт. Господа, простите мою дерзость…

Фишер. Как вы можете писать такие пьесы? Почему вы не удосужились повысить свое образование?

Поэт. Уделите мне только минуту внимания, прежде чем разносить. Я знаю, почтеннейшая публика вправе судить поэта, и ваш приговор обжалованию не подлежит, но я знаю также, как любит почтеннейшая публика справедливость, и уверен, что она не станет угрозами сталкивать меня со стези, на коей я так нуждаюсь в ее благосклонном руководстве.

Фишер. А говорит он складно.

Мюллер.Он вежливей, чем я ожидал.

Шлоссер. И публику уважает.

Поэт. Мне стыдно представлять плод вдохновения моей музы на суд столь просвещенных ценителей, и лишь искусство наших актеров до некоторой степени утешает меня, иначе бы я без лишних слов погрузился в бездну отчаяния.

Фишер. Мне его жалко.

Мюллер. Хороший парень!

Поэт. Когда я внимал вашему топоту — о, ничто еще не приводило меня в такой трепет, я еще бледен, и дрожу, и сам не понимаю, откуда я вообще набрался смелости предстать перед вами.

Лейтнер. Да хлопайте же!

Все хлопают.

Поэт. Я всего лишь попытался развлечь вас шуткой — если она мне удалась, — развеселить настоящим фарсом, ибо новейшие пьесы дают нам мало поводов для смеха.

Мюллер. Да уж что верно, то верно!

Лейтнер. А парень-то дело говорит!

Шлоссер. Браво! Браво!

Все хлопают.

Поэт.Итак, почтеннейшие, теперь решайте, так ли уж достойна моя пьеса совершенного презрения, — засим я с трепетом удаляюсь, а пьеса начинается (Отвешивает почтительный поклон и скрывается за кулисами.)

Все. Браво! Браво!

Голос с галерки. Бис!

Все хохочут. Музыка вступает снова, и занавес поднимается.

ДЕЙСТВИЕ ПЕРВОЕ

Маленькая комнатка в крестьянской избе.

Лоренц, Бартель, Готлиб. Кот Гинцлежит на скамейке у печки.

Лоренц. Я полагаю, что пора нам разделить скромное имущество, оставшееся после кончины отца. Вы знаете, что незабвенный родитель, царство ему небесное, оставил всего три мало-мальски стоящие движимости — лошадь, быка и вон того кота. Я, как старший, заберу себе лошадь; Бартель, средний из нас, получит быка, ну а младшему братцу, само собой, отходит кот.

Лейтнер (в партере).О господи! Ну виданное ли дело — такая экспозиция! Подумать только, до чего докатилось драматическое искусство!

Мюллер. Но я все очень хорошо понял.

Лейтнер. Да в том-то как раз и просчет! Нужно все подавать зрителю намеком, исподволь, а не бухать прямо в лоб.

Мюллер. Но зато уж теперь сразу понятно, что к чему.

Лейтнер. А вот так сразу-то и не должно быть понятно; надо, чтобы ты вникал постепенно, — это и есть самый смак.

Бартель. Надеюсь, братец Готлиб, ты на нас не в обиде; к сожалению, ты самый младший, и какие-то привилегии за нами ты должен признать.

Готлиб. Да уж, верно, так.

Шлоссер. А почему же в раздел имущества не вмешается суд? Какие несообразности!

Лоренц. Ну так мы пошли, дорогой Готлиб, будь здоров, не скучай.

Готлиб. Адье.

Братьяуходят. Готлиб остается один. Монолог.

Они ушли — и я один. У каждого из нас есть свой домишко. Лоренц будет на своей лошади пахать землю, Бартель зарежет своего быка, посолит и на первых порах перебьется. А что мне, бедному и несчастному, делать со своим котом? Разве что связать из его шерсти муфту на зиму — но, кажется, он сейчас как раз облезает. Вон он — спит себе и в ус не дует. О, бедный Гинц! Придется нам скоро расстаться. А жаль. Я его взрастил, я знаю его, как себя самого. Но он поймет — у меня в самом деле нет выхода, придется его продать. А теперь он проснулся и смотрит на меня так, будто все понимает. Кажется, я вот-вот разревусь. (Ходит в задумчивости взад и вперед по комнате.)

Мюллер. Ну что, видите? Это будет трогательная семейная драма. Крестьянин сидит без гроша, от крайней нужды он продаст свою верную животину какой-нибудь чувствительной барышне и тем проложит дорогу к своему будущему счастью. Это, видать, подражание «Попугаю» господина Коцебу — из птицы сделали кота, а уж дальше пьеса сама слепится.

Фишер. Ну что же — раз так, и то хорошо.