Кот в сапогах

Гинц (встает, потягивается, выгибает спину горбом, зевает; потом вдруг начинает говорить). Дорогой мой Готлиб, на тебя просто жалко смотреть.

Готлиб (в изумлении).Как, кот, ты говоришь?!

Критики (в партере).Кот говорит?! Это что за новость?

Фишер. Да, тут уж вся сценическая иллюзия насмарку.

Мюллер. Я лучше зарекусь больше ходить на пьесы, чем терпеть такое шарлатанство.

Гинц. А почему бы мне и не говорить, Готлиб?

Готлиб. Вот уж не думал! В жизни не слыхал, чтобы кошки разговаривали.

Гинц. Ты, как и все люди, просто полагаешь, что, раз мы не встреваем вечно в разговор, мы все равно что собаки.

Готлиб. Я-то думал, вы только и знаете, что мышей ловить.

Гинц. Если бы общение с людьми не внушило нам отвращения к языку, мы бы еще как говорили.

Готлиб. Да уж что верно, то верно! Но зачем вы так ловко это скрываете?

Гинц. Чтобы не брать на себя лишней ответственности. Если бы нам, так называемым зверям, вдалбливали еще и язык, никакой бы радости от жизни не оставалось. Возьми собаку — чего только ей не приходится делать и учить! А лошадь! Это глупые звери, потому что они не умеют скрывать свой ум. Жертвы тщеславия. А мы, кошки, все еще самое свободное племя — потому что при всей нашей понятливости мы прикидываемся такими непонятливыми, что человек даже и не пытается нас воспитывать.

Готлиб. А почему ты мне это все выкладываешь?

Гинц. Потому что ты добрый, благородный человек, один из тех немногих людей, кому не доставляет удовольствия видеть пресмыкательство и рабство. Вот потому я и раскрыл перед тобой душу.

Готлиб (протягивая ему руку). О верный друг!

Гинц. Люди по наивности считают в нас единственно привлекательным то инстинктивное мурлыканье, которое происходит от известного ублажения чувств; и вот они без конца гладят нас, причем весьма неумело, а мы морочим им голову своим урчанием, только чтобы не нарваться на колотушки. Но сумей они найти к нам должный подход, они, поверь мне, смогли бы приучить нашу покладистую натуру к чему угодно; вот, например, Михель, соседский кот, иной раз снисходит до того, что на потеху королю прыгает сквозь обруч от пивной бочки.

Готлиб. И то правда.

Гинц. Я тебя, Готлиб, очень люблю. Ты никогда не гладил меня против шерсти, не тормошил меня без дела, когда мне хотелось спать, не позволял своим братьям утаскивать меня в темный чулан, чтобы наблюдать там так называемые электрические разряды. За все это я хочу тебя отблагодарить.

Готлиб. Благородный Гинц! О, как не правы люди, хулящие вас, сомневающиеся в вашей верности и преданности! Пелена спала с моих глаз! Сколь возросло мое знание человеческой натуры!

Фишер. Ну что, друзья? Прощай надежда на семейную драму!

Лейтнер. Да, это уж черт знает что такое.

Шлоссер. Я просто как во сне.

Гинц. Ты хороший парень, Готлиб, но, не в обиду тебе будь сказано, ограничен ты, простоват, — в общем, если уж честно говорить — не сосуд духа.

Готлиб. Да уж какой там сосуд!

Гинц. Вот ты, к примеру, не знаешь, что тебе сейчас делать.

Готлиб. Ох не знаю, не знаю.

Гинц. Даже если бы ты сделал себе муфту из моего меха…

Готлиб. Уж не прогневайся, дружище, что пришла в мою глупую голову эта мысль.

Гинц. Да чего там, по-человечески это вполне понятно. Итак, ты не видишь выхода?

Готлиб. Никакого!

Гинц. Ты мог бы ходить со мной по деревням и показывать меня за деньги — но это все-таки очень непрочное положение.

Готлиб. Непрочное.

Гинц. Ты мог бы начать издавать журнал или газету для немцев под лозунгом «Homo sum» [1], или накатать роман, а я бы стал твоим соавтором, — но это все очень хлопотно.

Готлиб. Хлопотно.

Гинц. Нет, я уж о тебе как следует позабочусь. Будь спокоен — я тебе обеспечу полное счастье.

Готлиб. О лучший, благороднейший из людей! (Нежно обнимает его.)

Гинц. Но ты должен во всем мне доверять.

Готлиб. Абсолютно! Я же знаю теперь твою честную душу!

Гинц. Ну, тогда сделай мне одолжение и сразу же сбегай позови сапожника, чтобы он стачал мне пару сапог.

Готлиб. Сапожника? Пару сапог?!

Гинц. Ты удивляешься, а мне в связи с тем, что я задумал для тебя сделать, предстоит такая беготня, что сапоги позарез нужны.

Готлиб. Но почему не туфли?

Гинц. Готлиб, ты просто не понимаешь — мне это нужно для солидности, для импозантности, — короче говоря, чтобы придать себе известную мужественность. А в туфлях ее до седых волос не приобретешь.

Готлиб, Ну как хочешь, — только ведь сапожник очень удивится.

Гинц. Вовсе не удивится. Главное — сделать вид, будто мое желание ходить в сапогах — самое обычное дело. Люди ко всему привыкают.

Готлиб. Это уж точно. Ведь я вот беседую с тобой — и будто так и надо. О, да вон и сапожник как раз идет. Эй! Эй! Кум Мозоллер! Не заглянете ли на минутку?

Входит сапожник.