Котенок 2. Охота на Лигра

— Какого цвина ты дал ей себя поцеловать? — тихо прошипела я. — Как ты теперь будешь соображать? Как вытащишь меня с Тайли?

— Как раз соображать я стану быстрее, кошечка. Не волнуйся.

«Не волнуйся!» Да как же мне не волноваться, если единственная моя надежда на спасение — заторможенный орионец, у которого самодовольства больше, чем ума? Внутренне смирившись с тем, что дело точно закончится плохо, я посмотрела на арену.

Приготовления были закончены, и ярко одетый аукционист начал «шоу». Поприветствовав собравшихся, он сразу перешел к делу и объявил продажу трудовых рабов. На арену стали выводить мужчин по пять человек — они продавались сразу партиями. Светловолосые, здоровые, загорелые, мужчины стояли с зафиксированными за спиной руками и безо всякого выражения глядели на нас. Их чем-то опоили? Скорее всего. Иначе не смогли бы они так безразлично смотреть на своих потенциальных хозяев…

Аукционер назвал возраст и умения каждого, а также сообщил, кому прежде принадлежали рабы и к какому труду привычны. Была названа начальная цена, столь малая, что у меня сердце екнуло. Они продают пятерых здоровых мужчин за шестьдесят п. е.? Это шутка?!

Будучи дочерью Рода Унсури, я получала семьдесят п. е. в месяц на траты, и эта сумма считалась очень скромной.

— Следи за выражением лица, — наклонившись ко мне, шепнул Арве. — Оно у тебя слишком возмущенное.

— Оно возмущенное, потому что я возмущена! Дико возмущена! Шестьдесят п. е.! Шестьдесят за пятерых!

— Т-с-с, кошечка, не шипи. Следи лучше за своей мордочкой.

— Это у тебя морда, а у меня лицо! — огрызнулась я и снова стала смотреть на арену. Там продавалась уже следующая партия мужчин. Продавалась довольно вяло: игру вели только двое покупателей из разряда «аристократов».

— На Тайли достаточно крупных владений, — сказал Арве. Он присел ближе, руку положил мне на спину и стал поглаживать успокаивающе, как поглаживают питомца, чтобы тот не нервничал. Я не стала отодвигаться, отталкивать наемника от себя лишь по той причине, что разумнее было бы притворяться девушкой Локена. Его здесь знают — пока народ на арене собирался, его многие приветствовали кивком головы или словами: «Как житуха, Риган?». Что примечательно, ни один не сказал «Блага». Кажется, люди здесь друг другу блага не желают…

— …И во владениях этих всегда есть нужда в рабочих, — продолжил Локен. — Видишь вон тех нарядных мужчин, обвешанных золотом?

— Как их не увидеть, таких ярких, — проворчала я.

— Вот они и есть местная элита и постоянные участники аукционов.

— И без твоих объяснений понятно.

— Не думаю, что понятно. Почти все из рабов родом с совершенно забытых всеми планет Ориона, после которых даже Тайли впечатляет. Знают они только одно наречие, амбиций не имеют, и идут в рабство добровольно: так у них появляется земля, которую можно возделывать, какое-никакое жилье, а, самое главное, появляется защита — хозяин.

— Несчастные люди.

— Не жалей никого. Отключи в себе эту функцию.

— Как ты отключил?

— Да, — кратко ответил он. — Как я. Жалость никогда не помогает. Только зря разъедает душу.

— Значит, ты безжалостен, Риган? Тогда почему ты решил меня спасти?

Локен посмотрел на меня, и я отметила, что зрачки его настолько сузились, что практически исчезли в голубых радужках. Взгляд от этого стал казаться совершенно нереальным. Рука его, поглаживающая мою спину, замерла.

Кто-то вскрикнул, и я взглянула на арену.

Мужчин распродали, настала очередь женщин. Их так же выводили на арену партиями. Все — орионки, рослые, сильные, загорелые, под стать мужчинам. Одна из женщин держала за руку девочку лет пяти. Вскрик девочки и привлек мое внимание.

Девочке было страшно. Волосы у нее были практически белые, как ресницы и брови, детской умильностью она не обладала и смотрела серьезно, со страхом. Словно она единственная на арене понимала, что происходит что-то плохое, что она не должна находиться здесь, продаваться, как товар. Даже не как товар — а как довесок к товару, к матери.

Аукционер стал расхваливать женщин, назвал цену. Как и раньше, в игру вступили те же участники, и я подумала мельком, какого тогда цвина сюда пришли остальные? Заметив, как я смотрю на девочку, Локен сказал:

— Нельзя жалеть, помнишь? Отключись.

— А я не могу, как ты, взять и отключиться. Я росла в обществе, где жизнь каждого — ценность, и где дети — сокровища, а не бонусы при продаже матери.

Наемник покачал головой и рассмеялся.

— Что ты скалишься? — нахмурилась я.

— Да мне просто смешно.

— Что здесь смешного?

— Хотя бы то, что ты сказала. В каком, говоришь, обществе ты росла? Где жизнь каждого — ценность? Где дети — сокровища? Ну-ну.

— Только не начинай снова свои антицентаврианские проповеди.

— Это не антицентаврианская проповедь, Кэя, — отчеканил грубо орионец, и эта грубость в его голосе меня удивила. Чего он злится? Злиться должна… — Посмотри на тех женщин повнимательнее. Чем ты так разительно от них отличаешься?