Котнэппинг

— Мисс Барр… Темпл! Я только пишу об убийствах. Я в жизни о них не думаю! Я медсестра! — Мэвис Дэвис отхлебнула свой “Роб Рой”[46] — Темпл никогда не видела, чтобы кто-нибудь заказывал этот напиток.

— Ну, а я пиарщица, но это убийство засело у меня в мозгах. Разве не интересно для писателя заполучить реальное преступление на блюдечке с голубой каемочкой?

— Нет! Мои книги — просто выдумки, вот и все. Я работала в больнице и видела смерть. Она совершенно не эффектна и всегда так разочаровывает!.. Мы вечно надеемся, что сможем спасти.

— За исключением ваших медсестер-убийц.

— Да, но они… ну, да, бывают некоторые ненормальные в реальной жизни… но мои-то выдуманные!

— Ваши романы не основаны на реальных событиях? Какая свежая струя! В наше время жизнь бывает более шокирующей, чем вымысел.

— Я пыталась использовать настоящие случаи, но мистер Ройял запретил, не знаю, почему. А я всегда его слушала… ой, мамочки! Кто теперь будет говорить мне, что делать? До выхода моей следующей книги осталось всего десять месяцев!

— Без него вам придется стараться, как только можете. Как вы вообще начали писать?

— Господи, я всегда это делала, с самого детства. Я сочиняла и лечила своих кукол. У моих приемных родителей до сих пор сохранились эти куклы, все в пластырях и лангетках… боже, они так раскрашены зеленкой, что похожи на индейцев! — Мэвис ностальгически улыбнулась. — А ящики моего стола набиты виршами и тетрадями для заметок.

— Тогда почему же вы стали медсестрой?

Мэвис отхлебнула свой коктейль с романтическим названием, ее губы сомкнулись, выражая, скорее, удовлетворение качеством, чем удовольствие.

— Практичность. Девушки вроде меня были ужасно практичными в шестидесятых, моя дорогая. Учителя или медсестры — такой был у нас выбор профессии, и замечательно, если удавалось прежде выскочить замуж. Очевидно, я подхватила сначала вирус медицины, а потом уже — вирус писательства.

— Вы жили с приемными родителями, так что даже не знаете, от кого унаследовали тягу к медицине или к писательству?

Мэвис Дэвис понизила свой, такой неудачный для интервью голос:

— Может, именно поэтому я выбрала такой путь. Мама и папа Форбс никогда не говорили со мной о моих настоящих родителях — в шестидесятые годы было не принято, чтобы приемный ребенок знал о своих родных. Наверное, это было к лучшему. Но мои двоюродные сестры хихикали при мне на эту тему, когда я была подростком. Моя родная мать умерла во время подпольного аборта, когда мне было три года, вы понимаете… Никто об этом открыто не говорил, но все знали, даже я узнала. Вот почему мне ничего не известно о моем отце. И вот почему я пошла в медсестры, наверное.

— Чтобы другие женщины никогда не подвергали себя пытке аборта без медицинской помощи?

Мэвис Дэвис посмотрела на Темпл, как на сумасшедшую:

— Господи, нет, конечно! Форбсы были католики, и я воспитана в этих традициях. Моя родная мать была, возможно, молодой и отчаявшейся, но она была, к тому же, отчаянной грешницей! Решением верховного суда аборты были легализованы, когда я закончила училище, но я всегда работала только в тех больницах, которые отказывались делать аборты — или, по крайней мере, работникам давался выбор. Я, в основном, работала в родильном отделении, и это такое счастливое место!

Радость на лице Мэвис Дэвис отразила сотни незамутненных грехом и одобренных обществом рождений.

— Ну, тогда, — деликатно заметила Темпл, — наверное, тяжело сочинять медицинские кошмары?

— Нет. Это же не на самом деле. Просто страшилки. Я чувствую себя такой… свободной, когда пишу ужасы про какую-нибудь из моих преступных медсестер. Потому что я знаю, что это не по-настоящему. А читатели это любят. У меня есть мечта, что однажды мой настоящий отец или кто-нибудь из его знакомых прочитает мою книгу и заметит на фотографии фамильное сходство, и напишет издателю, и… ужасно много народу читает эти истории, короче. Может, миллион, — Мэвис внезапно горько рассмеялась над этим миллионом дураков-читателей и собственными душераздирающими мечтами. — Я правда не знаю, почему мои книжки народ любит. Я даже не знаю, почему мистер Ройял взялся публиковать первую.

— Сколько лет он был вашим редактором?

— Двенадцать.

— И вы все еще зовете его “мистер Ройял”?

— Ну… он старше, — начала она.

Темпл взглянула на гладкое, без морщин, лицо:

— Значительно старше вас — в биографии сказано, что ему было шестьдесят шесть.

Мэвис обмакнула губы в свой разбавленный вермутом скотч:

— В мое время в наших краях молодежь учили уважению к старшим. Конечно, я и сама теперь взрослый человек, но мистер Ройял выглядел настолько старше… и, вдобавок, он был главой “Пенниройял Пресс”. Мне бы и в голову никогда не пришло называть его Честером. Да и ему, я думаю, тоже.

— А как он вас называл?

Она опустила глаза к намокшей салфетке, на которой беспокойно крутила свой бокал:

— Мэвис.

— Жаль, что я не была с ним знакома. Я даже не знаю, был ли он женат.

— О, да, он был…

— Правда? А на ком?

Мэвис Дэвис смутилась:

— Ну… я точно не знаю, на ком сейчас… Я слышала, он был женат несколько раз.