Котовский

Была разработана сложная система, каким способом отпечатанную литературу вывезти, разнести по городу, отправить в окрестности, доставить на военные корабли и в казармы оккупационных войск. Сложенная аккуратными пачками, завернутая в яркие рекламные листы табачной фабрики Поповых (обертку поставляли рабочие фабрики в огромном количестве!), литература подземными путями попадала во двор одного старого возчика, который преспокойно доставлял ее на Старый Базар, в маленькую лавчонку. Отсюда рабочая молодежь разносила литературу по всем районам. Над этим главным образом трудились девушки-комсомолки, скромные, безвестные, безыменные, смелые и находчивые. Ни одного провала за все это время! Ни одного дня перебоя, ни одного часа опоздания! Приходили в условленное место рабочие порта, приходили представители заводов. У них была постоянная живая связь с революционным подпольем, они выполняли большую работу по заданиям Одесского губкома партии.

Особенно изобретателен был старый рабочий, которого все в порту звали по имени — дядя Герасим. Он располагал к себе каждого. Балагур, песенник, он весь пропитался запахами моря, дерева, столярного клея и лака.

— Пока что, — говаривал горделиво дядя Герасим, запрятывая пачку подпольных газет в ящик с инструментами, — пока что, благодарение господу, ни один транспорт не ушел из Одессы без хорошей порции листовок. Пусть знают, какую позорную роль выполняют они, французские солдаты, кого приехали усмирять! Сами-то они кто? Такие же, как мы, крестьяне и рабочие! А что получается? Я им правду-матку в глаза режу. Я им прямо говорю, по-ихнему: «Пуркуа, — говорю, — пожаловали? Аллон занфан восвояси подобру-поздорову». Ничего, понимают, «Тре бьян, — говорят. — Вив большевик!»

Котовский беседовал с Васей и Мишей относительно Жанны.

— Понимаете, уж очень рискует она. Душа у меня за нее неспокойна.

— И ведь такая девушка! — восхищался Вася.

Условились, что Вася незримо будет всюду ее сопровождать и, если заметит что-нибудь неладное, предупредит ее об опасности. Вася охотно согласился на это, и Котовский подумал даже, что, кажется, парень больше чем дружески расположен к француженке.

«Ну, тем лучше, — подумал он, — значит, будет зорко оберегать».

Котовский решил поговорить о Жанне и со Смирновым. Когда они встретились, Смирнов корректировал передовицу для «Коммуниста».

— Вот, — сказал он, работая карандашом, — организуем Совет безработных. Пусть проклятые интервенты чувствуют, что рабочие никогда не сгибают шеи, их не запугаешь никакими облавами, никакими казнями. Да и чем можно напугать голодного безработного человека?

— Мы сами скоро заставим их дрожать как осиновый лист!

— Знаете, скольких безработных уже объединяет этот наш Совет? Тридцать тысяч! Это силища! Хотят они или не хотят — придется считаться с нами!

— Я хочу поговорить с вами о Жанне, — промолвил Котовский, когда деловые вопросы были разрешены. — Она очень рискует… Будет ужасно, если ее схватят…

— Да, я знаю. Она отчаянная. Я не раз уже ругал ее за это. Ну, а вы? Вы-то сами, Григорий Иванович? Всех вас приходится сдерживать… и всех бранить… Только, может быть, Жанну спасает именно эта популярность? Не захотят они еще больше раздражать матросские и солдатские массы? А ведь и сейчас уже среди матросов, особенно французских, большое брожение…

Во время этого разговора пришел с гранками работник подпольной типографии. Котовский сразу узнал его: это был Андрей, постаревший, поседевший, но тот самый Андрей, с которым он сидел когда-то в Кишиневской тюрьме.

Они обнялись, поцеловались.

— Мой сосед по камере, — пояснил Котовский секретарю губкома, который с любопытством смотрел на эту сцену. — В Кишиневе вместе сидели. Помните, я пообещал вам, — обратился он снова к Андрею, — что в следующий раз буду сидеть в тюрьме за что-то действительно стоящее? Никогда не забывал вас и очень рад, что мы вместе сейчас работаем.

— Вместе работаем и никогда не встречаемся! — весело подхватил Андрей. — Я ведь не только подпольщик, но и подземник.

— Так приходится, — вздохнул Смирнов, — ничего не поделаешь.

— Да я ведь не жалуюсь, — засмеялся Андрей.

— Опять была облава на коммунистов, — нахмурился Котовский. — Вы знаете? Хватают кого попало, расстреливают на месте без разбора.

— Еще бы не знать! — взволнованно сказал Смирнов. — Мы уже принимаем меры. Мы еще им покажем, как мы сильны! Но Жанна… Жанна меня тоже тревожит. А что тут можно сделать? Такова ее работа.

В ответ на репрессии забастовали фабрики, заводы, трамваи, пароходства, типографии. Не выходили газеты, закрылись магазины, банки. Это привело в замешательство одесские власти.

А в подполье не останавливалась работа. И кому бы пришло в голову, что кафе-ресторан «Дарданеллы» по Колодезному переулку, близ Дерибасовской, излюбленное место французских солдат и моряков, держал революционер-подпольщик, соратник Камо, коммунист Лоладзе, направленный в Одессу Центральным Комитетом партии? Кто бы подумал, что «Дарданеллы» главная явка французской группы «Иностранной коллегии»?