Котовский

Смертники в трюме молча додумывали свои последние думы. Почти не разговаривали. Кто-то плакал. Кто-то после долгих ночей напряженной работы, получив теперь полную возможность отоспаться, крепко спал. Самойлов, оказавшийся тоже здесь, спорил с одним старым партийцем по какому-то принципиальному вопросу. Оба остались при своем мнении. Теперь Самойлов стал строить догадки, кто мог его разоблачить. Он так тонко и безупречно играл свою роль! И хотя он понимал, что вряд ли удастся отсюда выбраться, все же разрабатывал новый вариант своей деятельности на тот случай, если останется в живых.

Все отдавали себе отчет в полной безнадежности положения. Но это был крепкий, закаленный народ. Каждый из них, пусть даже и тот, чьего имени не сможет восстановить потомство, каждый мог умереть с достоинством, не проронив ни слова. Да, они сидели в трюме, схваченные врагами. Да, у них остались считанные часы. И все-таки они — победители, даже смертью своей несущие славу и торжество! Они и умирая не склонят головы!

Темно в трюме. Иногда слышно сквозь стенку журчание, плеск воды. И снова тихо.

— Противно погибать, когда нет табаку! — невесело шутит кто-то.

— Курение вредно для здоровья, — отзывается глухой голос.

Снова воцаряется молчание. Табаку действительно ни у кого нет.

Темно в трюме. Нет никакой возможности определить, скоро ли настанет их последнее утро.

Но вот толчок. Подошел буксирный пароходик. Конвой, охраняющий баржу, продрог и теперь охотно помогал закрепить концы, стараясь согреться.

— Го-то-во-о!

Буксирный пароходик заработал винтом, баржа плавно сдвинулась с места, и морская зыбь зажурчала, разбиваясь об ее обшивку.

В небе дрожали первые отсветы возникающего утра. Мокрый канат хлопал по зеркальной глади, затем он натянулся, зазвенел как струна, и тогда баржа, шедшая как-то боком, взяла курс, взбила морскую пену и пошла, покачиваясь, в одну линию с буксиром.

Слева тянулся мол, справа мигали редкие огни, и не было кругом ни души, ни один взгляд не проводил уходившую в открытое море баржу. Конвоиры пританцовывали на неровной палубе баржи. Им было зябко и хотелось поскорее развязаться с этим грязным делом, добраться до караульного помещения и завалиться спать.

В открытом море буксирный пароходик пришвартовался к борту баржи, дымя, фырча и поднимая волну.

— Выводить? — спросил начальник конвоя.

— Не надо! — ответил Котовский, прыгнул на баржу и в упор выстрелил в начальника конвоя. Дружинники тем временем расправлялись с остальными.

Это заняло какие-нибудь три минуты.

— Да что же вы медлите? Открывайте люк! Каждая секунда дорога! Ведь они не знают, что спасены. А за это время можно поседеть или потерять рассудок!

Как быстро светало! Смертники выходили из заточения один за другим. Некоторые, собрав все душевные силы, приготовились умереть гордо и достойно. Теперь они вдруг ослабли и вместе с нахлынувшей радостью почувствовали свинцовую усталость. Из шестидесяти не спасся только один малодушный: он еще ночью перерезал себе вены…

Котовский обнял Самойлова:

— Дорогой мой! Как я счастлив!

— Опять жизнь!..

Милые, родные лица… Все тут! Все в сборе! Есть ли большая радость, чем отвести от близкого человека костлявую руку смерти!

Буксирный пароходик набирал скорость. Он держал путь к пустынному молу и очень торопился, потому что уже всходило горячее пламенеющее солнце, наступал день.

Итак, Котовский не только не явился в контрразведку «для предания его суду», но еще и освободил товарищей! И уже были на объявления контрразведчиков наклеены чьей-то быстрой рукой сообщения:

«Обреченные на смерть без суда и следствия шестьдесят заложников вырваны из когтей презренных наемников капитала и сейчас находятся на свободе! Да здравствует власть рабочих и крестьян! Да здравствует ленинская правда!»

— Это ты успел смастерить? — обернулся Котовский к Васе.

— Немножко нескладко вышло, но уж очень мы торопились…

— По-моему, ничего, правильно в основном написано. Как ты считаешь, Михаил?

— Все хорошо, только надо было подписать: «Котовский». Это бы им больше подперчило.

— Я хотел, — пробормотал смущенно Вася, — да побоялся, что мне за это от Григория Ивановича попадет…

3

Не раз вспоминал Григорий Иванович про Орешникова. Куда девался этот кающийся дворянин, этот доморощенный философ? С того дня, как Орешников шепнул на ухо слово предупреждения капитану Королевскому, они больше не встречались. Куда он исчез? Может быть, уехал на фронт?

А Николай Орешников жил своей жизнью.

В 1914 году Коле Орешникову предстояло надеть военную шинель. В те годы в восьмом классе гимназии был сокращенный курс: досрочный выпуск направляли в школу прапорщиков. Мечты о студенческой жизни, о выборе профессии, о лекциях, о студенческих песнях — все летело прахом! Предстояла маршировка, муштровка… и что дальше? Орешников никогда не мечтал стать военным.