Котт в сапогах

ГЛАВА ЧЕТЫРНАДЦАТАЯ, в которой повествуется о том, как благородный Конрад фон Котт и его отряд вступили в бой с превосходящими силами противника и как неожиданно все закончилось для Креста и Сиплого

— Что-то не нравится мне рядовой Бурый, — склонившись почти к самому моему уху, прошептала Иголка. — Неважно он выглядит.

— Ты даже специально не смогла бы подобрать менее подходящее слово. «Неважно!» — Петух, разумеется, не мог остаться в стороне. — По-моему, слова «скверно» или «хреново» подходят к его виду гораздо больше. А я бы выразился еще более определенно — еще пара таких марш-бросков — и ваш «рядовой» подохнет.

Я посмотрел на дремлющего у костра Бурого. Пес и впрямь выглядел плохо. Оно и понятно — Бурый уже давно немолод, причем большую часть жизни просидел на цепи. Бежать весь день за лошадью, пусть даже и скачущей легкой рысцой, даже для молодой собаки тяжело, а нашего старика это просто медленно убивало.

— Он сам решил идти с нами. Я его предупреждал…

— Да я ж ничего и не говорю. — Иголка тряхнула гривой. — Ясное дело — поход есть поход. Просто заметила, что выглядит он…

— Помолчи лучше. — Петух укоризненно посмотрел на лошадь. — Осталось пять дней…

— Мы могли бы уйти ночью, — сказал я, ни к кому конкретно не обращаясь. — Он бы не стал нас догонять, просто не смог бы. Оставим ему часть еды… даже — большую часть. Если скакать быстро, то дня через два мы будем уже в Куаферштадте. Два дня голод можно потерпеть.

— Да, хорошая идея… наверное, — неуверенно протянула Иголка.

— Это единственный выход. — Петух отвел глаза.

Я и сам понимал, что это — единственный выход. Выход, который мне совсем не нравился. Отсюда Бурый не сможет вернуться к человеческому жилью. Последнее селение мы миновали очень давно, да и что ему там делать? Принимали нас, правда, хорошо, но одно дело — бродячий цирк, а совсем другое — бродячий пес. Бурый смог бы выжить в большом городе, но не в селе. Думмкопф остался далеко позади, а до Куаферштадта пес будет добираться не два дня и даже не пять… Я обернулся, посмотрел на слабо закашлявшего во сне Бурого. Проклятье!

— Иголка. Возьмешь его в седло.

— Капитан! — Иголка растерянно фыркнула. — Но так мы вообще никуда не успеем!

— Глупец! — С какой-то странной ноткой в голосе проскрипел петух.

— Приказы капитана не обсуждаются, а выполняются точно и в срок, — устало прикрыв глаза, процитировал я. — В чем дело, сержант? Мы все вместе с псом сейчас весим меньше, чем я один, когда был человеком.

— Дело не в этом! Я не смогу скакать с Бурым в седле — он свалится!

— Пойдешь шагом. Все равно надо найти какое-то убежище и переждать хотя бы один день — видишь, он совсем раскис, кашляет.

— Где ж его найти?

— Милях в пяти дальше по дороге есть какое-то жилье. Я чувствую запах дыма и готовящейся еды.

— Но…

— Все! Обсуждение закончено.

Взгромоздить пса на седло оказалось задачей не из простых, но в конце концов это удалось сделать. Иголка поначалу опасливо косилась на «поклажу», но потом приноровилась и потрусила более уверенно. Можно будет, пожалуй, ехать в таком темпе… правда, до столицы мы доберемся нескоро, но теперь это уже неважно — решение принято и жалеть о нем бессмысленно. А сегодня нужно обязательно устроиться в тепле.

Запах дыма, который я уловил вчера, постепенно усиливался, потом его почуяла и Иголка.

— Похоже, топится печь, но не рядом с дорогой, а где-то в лесу… Что скажешь, Бурый — у тебя-то чутье лучше?

— Дом, — подумав, прохрипел беспомощно свисающий поперек седла пес. — Деревянный. Маленький — одна комната. В доме четыре человека. Давно не мылись. Вооруженные… Все это в двух милях от дороги, в лесу… Все, ничего больше не чую — уж простите, капитан, хворь совсем чутье отбила.

— Ничего, ты молодец — вон сколько всего рассказал.

— Не нравится мне это, — влез петух. — Четыре вооруженных человека в избушке в глухом лесу. Тебе это ни о чем не говорит?

— Говорит. — Я посмотрел на тяжело дышащего пса. — Поехали, Иголка.

— Ты с ума сошел? — завопил Транквилл. — Это же разбойники!

— Поехали, сержант, — повторил я. — Есть у меня кой-какие мысли относительно избушки и этих разбойников.

На самом деле никаких особых мыслей у меня не имелось. Но в тот момент, когда я понял, что проиграл эту ставку, во мне проснулось порядком забытое чувство абсолютной свободы. Когда-то давно, новобранцем, я выходил с этим чувством на поле боя и не боялся ни меча, ни пули. Постепенно, становясь старше, приобретая опыт и шрамы, я научился ценить свою жизнь и стал осторожен. Да, шишек и синяков поубавилось, но и легкость бытия куда-то испарилась. И вот теперь мне вновь нечего было терять. И во мне вновь не было страха. Я мог бы сейчас в одиночку напасть на целую армию, но попались какие-то четыре жалких разбойника. Что же, тем хуже для них!