Коты туманного города

С минуту он молчал, проводя руками над малышкой. Вернее, тем, что от неё осталось.

– Попробую, – сказал он, пока я отходила от очередного приступа кашля.

Осколок. Последний, надеюсь. Лежа на спине, я следила над хороводом мушек, кружащихся перед глазами. Мутило со страшной силой, но это было ничто по сравнению с малышкой, которая…

– Не-ет…

Не спать, не понимаю, где реальность, а где мучительный миг ничего. Надо сосредоточиться. Не спать.

Роктаэш танцевал над осколками. Те вспыхивали, как я уже видела однажды. Но… ничего не происходило. Осколки оставались просто грудой кровавой массы.

– Орни, – шёпот, переходящий в сиплый всхлип. – ОРНИ!

Ничего не выходило. Я видела, что это злит, безумно злит Кота, тот яростней применял свою силу, его речь становилась всё более отрывистой, всё больше темноты я видела сквозь крохотные щёлочки глаз.

Единственное, что я могла в этот момент, это лежать. Не шевелиться. Только лежать и плакать, чувствуя, как разрывается на части душа. Каким отчаянием наполнился голос Кота. Как его тень темным облаком присела на колени.

– Мёртвое к мёртвому, живое к живому. Прости, но она… – Кот сказал то, о чём я догадывалась и чего втайне боялась, – она лишь вещь. Неживая. Я не могу вернуть жизнь, отданную добровольно.

– Крылья, – просипела я, теряя ориентиры в пространстве, – цена… кха-ха… крыльев.

Кот не понимал. Он злился, кричал, требовал ответа, который я не могла дать. Болело всё, а перед глазами всё пульсировало. Я чувствовала, как солёные дорожки прочертили свой путь по щекам. Осколки до боли впивались в ладони. Боль, не физическая, больше душевная, съедала изнутри, заставляя вновь и вновь скатываться в истерику. Отрезвило меня прикосновение к руке. Кот.

Он сочувственно смотрел на меня, но не пытался ничего говорить. И эта молчаливая поддержка была ценнее всего. Роктаэш легко поднял меня на руки и, всё так же молча, потащил меня. Позже выяснилось, что в ванную.

Меня, как ребёнка, умыли. Я чувствовала прикосновения к пострадавшим рукам, колючие ощущения пропитанного спиртом раствора. Кот что-то говорил, в голосе его скользила грусть и какая-то мурлычущая мелодия, которая усыпляла.

В этот момент я и не заметила, как плавно соскочила в мир, где нет боли. Где прекрасные добрые существа ласково чесали за ушком и распевали песни о далёких Садах Благоденствия, где малышка сидит со своими собратьями и поглощает ложками свет. Тот струится по их крошечным лапкам. Они смеются. Я же плавала в невесомости, как в собственных воспоминаниях.

– Мама-мама, а скажи, почему тебя многие-многие любят?

– Потому что я хочу этого, стоит лишь пожелать, – ласково потрепала меня по голове Марта.

– Мама-мама, а зачем у тебя такие большие крылья?

– Чтобы выше всех летать в небесах, уходя от страхов и запретов.

– А как ты их получила?

На этом моменте она обычно странно, немного пугающе улыбалась:

– О, это долгая история, моя дорогая. Когда-нибудь и у тебя они появятся.

У Марты и вправду были крылья. И теперь я догадываюсь, почему она ими так дорожила. И почему мечтала избавиться от Орни.

«Да нет, она не могла», – шептал маленький ребёнок, который продолжает верить, что в подземелье, где так темно и холодно, сейчас появится мама, обнимет его, прижмёт к сердцу и заберёт в место, где пусть и не всегда хорошо, но зато привычно и спокойно.

Где не надо драться с другими ребятами за – в буквальном смысле – место под солнцем, где не надо страдать от побоев старших и внезапных жутких звуков из центра лабиринта. Где не надо бояться за свой рассудок.

Другая же часть цинично выпускала из себя сноп искр и говорила о том, что меня никто не любил, кроме отца, так что нет ничего удивительного в том, что малышка нужна была лишь для того, чтобы она умерла. Чтобы продолжить чудовищный эксперимент над жизнью фамильяра.

Но я не верила никому. Или не хотела верить.

Плавая в тихих шуршаниях, видела свою жизнь словно со стороны. И мне это совершенно не нравилось: неприятно ощущать себя собственной тенью, то ли играющей по правилам начальств двух Управлений, то ли просто настолько безвольной, что едва ли это хорошо.

По ощущениям, я пролежала в отключке меньше часа. И вместе с этим осознанием пришла боль. И неприятности. Сумка моя висела на табуретке около кровати, но выглядывающий из неё уголок дела приводил в состояние лёгкого ужаса. Точно! Решено.

Но вряд ли выйдет осуществить свои планы сразу: не прошло и недели, как я вновь была вынуждена лежать в постели и не шевелиться. Рядом активно обсуждали моё самочувствие: