Ковалиная книга. Вспоминая Юрия Коваля

Т. Б.: Ой, ну Ир, вы знаете, многие талантливые люди… у них какая-то шизофрения. С одной стороны, у них даже мания величия и они временами могут сказать другу типа «Старик, я гений», а при этом все время они сомневаются. Это даже нельзя анализировать. Он же в интервью с вами как раз рассказывает, помните, что, когда сам Домбровский его так похвалил и отнес в «Новый мир» и там понравилось, но вот сказали, что нет, недотягивает, недолет… Да вы что, именно у вас. «Я понял, что я никогда не пойду во взрослую прозу, там плохо, там несправедливо, там высокомерно, там обижают». Хотя вы знаете… вот, например, я… Наверное, он был прав, что я очень сильная. Меня столько обижали в поэзии! Мне просто говорили: «Ты писательская дочка», эти пьяные мэтры… Мне Давид Самойлов сказал в двадцать лет: «Ты никогда не будешь как Ахматова или Цветаева, а иначе быть не стоит, поэтому бросай писать стихи». У меня в одно ухо влетело, а в другое вылетело. Я сейчас пишу мемуары, и недавно написала: «Всё равно я ему благодарна за штудии — мы ходили в его семинар. Но попался бы он сейчас феминисткам каким-то, они бы ему оторвали вообще все места и сказали бы: „А почему ты себе позволил быть Самойловым после Пушкина и Пастернака?“». Понимаете, это еще мужской такой вот шовинизм… И много чего мне говорили. Но я знала свое и шла своей… А у Юры… он очень зависел… Это как у Пушкина: «хулу и похвалу приемли равнодушно» (У А. С. Пушкина «Хвалу и клевету приемли равнодушно…»). Он и хулу, и похвалу неравнодушно принимал. От хвалы он перевозбуждался, от хулы он куда-то опускался.

И. С.: Причем, я бы сказала, это бывало по-разному, правда. Когда он был силен духом, он был на высоте той мысли, что это все — ерунда и преходящее, но когда ему не хватало энергии жизненной…

Т. Б.: А у него, видимо, были такие перепады…

И. С.: … тут он становился настолько раним безумно и чувствителен и к хуле, и к похвале. Действительно.

Т. Б.: Да. Ну, это как раз мне тоже очень знакомо, потому что у меня у самой такое синусоидальное психическое устройство, что когда я на пике, мне кажется, что я лучше всех во всех отношениях, а потом через два дня у меня может быть абсолютно нулевая самооценка, и у нас с Юрой… я очень его понимаю… Короче, он поэтому мне принес эту свою прозу «Суер-Выер». А я просто ему сказала: «Как тебе не стыдно, что ты сомневаешься. Это высочайший уровень».

И. С.: А скажите, в чем были его сомнения? Я застала период, когда он читал эти главы. Он их писал и читал, и это все рождалось на моих глазах. И, конечно, восторг был полный, приятие было полнейшим.

Т. Б.: От кого?

И. С.: От слушателей.

Т. Б.: А кто эти были слушатели?

И. С. Это были все, кто угодно. Он читал всем.

Т. Б.: Нет, нутам были профессиональные писатели? Или он больше читал все-таки художникам…

И. С.: Пожалуй, больше все-таки разным другим людям, не писателям.

Т. Б.: Ну не то что это какой-нибудь Битов или Искандер?

И. С.: Нет-нет, при мне такого не происходило. Возможно, он читал кому-то из них отдельно.

Т. Б.: Не уверена. Он читал, ну там журналистам… мы знаем его круг. Он мне сказал, что чуть ли не «я тебе первой из литераторов даю полностью». И он настолько сомневался!

И. С.: Мне интересно, что он при этом говорил? Читки шли на ура и стали стилем его жизни в это время, особенно первых глав.

Т. Б.: А вы как раз тогда… это какие годы?

И. С.: Я думаю, что это, наверное, 88-й, 89-й, примерно так.

Т. Б.: Ну это как раз, когда мы абсолютно потеряли друг друга, поэтому я тогда его образ жизни не знаю, его круг. Ион, видимо, тогда как-то отошел от крута литераторов… А тут он хотел вернуться в большую литературу. Детская — это у него отдельно было. Ну, он сомневался, он говорил, что, во-первых, это очень долго писал, чуть ли не тридцать лет, и «я как-то не уверен». Он, потом, знаете, почему еще не очень был уверен. Он при всей его начитанности был человеком очень неровно начитанным. Он был очень образован в разных сферах и иногда неожиданно — в музыке, в живописи, а в литературе у него какими-то урывками, а вот, например, современную прозу он не очень хорошо знал. Всякие направления… Может быть, он в этом как-то был не уверен.