Ковалиная книга. Вспоминая Юрия Коваля

И. С.: Мне Лёша Носырев рассказывал, что один из гонораров его был в виде книг выплачен, книгами. И он должен был сам эти книги продавать. Хорошая постановка вопроса — в фартуке стоит Коваль на рынке и кричит: «Коваль! Коваль! Кому Коваль!»

Ю. Н.: А на выставке живописи Коваля я увидел свободу совершенную, свободу мастера… свободу народной живописи. Будто это все в одну секунду делается и никаких переделок не терпит. Здесь нет того подробного набора живописи, скажем, который мы видим на поверхности фальковской живописи, где сто сеансов и это видно. Что, естественно, не мешает быть этой живописи прекрасной. Или сезанновских сто сеансов, сколько угодно сеансов — полное удовольствие. А здесь легкость, только сравнимая с его прозой. Тут что-то такое есть моцартовское. Это о Моцарте воспоминания были, что если он сидел, писал, а ветер смахивал его нотный лист, то он за ним не нагибался. Он брал новый и записывал новую мелодию. Вот, очевидно, Коваль и обладает этим совершенно невероятным свойством — он щедр на то, чтобы выбросить. Вот так прочитывается его проза.

И. С.: Он, действительно, очень легко относился к черновикам, к записыванию мыслей и заметок, к записным книжкам, говорил: «Что забылось, то не была важным». И шел дальше.

Ю. Н.: Ну вот видите, я этого не знал, а собственно вот это и есть существо его.

И. С.: Это мог позволить себе только очень богатый человек.

Ю. Н.: Ну конечно, конечно, у него там запас огромный… еще и соседям отдаст…

1989 год

Беседовала и подготовила к печати Ирина Скуридина

Виктор Белов (художник Орлов). УзыЯузы

Начну с кончины. Умер Юрий Коваль. Еще первого августа мы сидели в мастерской на Серебрянической набережной Яузы: Игорь Соколов, Вадим Разин, Алёшка, мой сын, и я. Мы собрались, чтобы договориться об общей встрече 2 августа.

И вдруг пришел Коваль. Вернее, приехал из Плуткова и жаловался на здоровье. Приехал больной, с каким-то вместилищем таблеток. Я не представлял, как можно столько пить лекарств. Это все было страшно. Я говорю: «Юра, приходи завтра, давно не виделись».

Второго Коваль не пришел, а мы все собрались и беседовали. И вдруг Вадим говорит, что каждый умирает в одиночестве и вообще никто никому не нужен. Я тут возмутился, накричал на него: «Что же тогда ты сюда ходишь?» И ужас в том, что, как потом оказалось, в этот самый миг Коваль и умер.

Третьего с утра жена меня разбудила, сообщив: «Звонили, сказали, Коваль умер». И тут я просто провалился. И в итоге я не был на похоронах, хотя всю жизнь мы были вместе… Появился я на девятый день, в мастерской на поминках, осиротевший. И меня все время мучила шальная мысль, может быть неправильная: была дикая жара, и если бы он, плюнув на все свои заботы домашние, на магазины, вместе с Лёвой пришел бы в прохладу мастерской — может, все было бы не так…

С Ковалем познакомил нас Володя Есаулов, который учился с ним в одной школе и дружил. И в институте мы вместе учились, Коваль на филфаке, а Есаулов и я — на худграфе.

Как потом оказалось, в наших с Ковалем жизнях было много совпадений. Мы оба родились в 38-м году, в один день — девятого февраля. И так по судьбе получилось, что всю жизнь мы были вместе в мастерских Вместе путешествовали, вместе плавали по великим вологодским озерам, вместе охотились и рыбачили. Он многое знал о природе, и я много чему научился. У него было старинное ружье бельгийской фирмы «Братья Гекко», двустволка. И мне по случаю досталась мелкокалиберная винтовка «Братья Гекко». Я любил мел-кашку как снайпер, а он любил двустволку как охотник. У меня был спортивный интерес, а у него охотничий азарт.

Первая наша мастерская была на Абельмановке, напротив кинотеатра «Победа». И сейчас, в последней, пятой по счету мастерской, мы опять оказались на Абельмановке. Говорю «мы», хотя он не дожил, потому что и эту мастерскую оформляли вместе. И сейчас в мастерской мы сидим среди работ Коваля… Говорил же Коваль: «Хочу сделать свой музей, куда приходили бы дети». А я его ругал, что музей — не наше дело и еще не время мемориалов. И ведь он добился своего. Сколько лет его уже нет, а его работы, его инструменты, его рабочее место до сих пор живут в мастерской. Я порой думаю: «Что бы сказал Коваль, глядя на нас?»