Коварная дама треф

— Ну и черт с тобой! — Лаврентий бросил в сердцах трубку.

— Вот они, дружки-то твои. Я говорила, — Варька поправила трубку на аппарате. — Кому надо дерьмо за других разгребать. Это ты у нас защитник выискался. Еще неизвестно, кто убил. А ты их защищать лезешь.

— Замолчи! — Лаврушка сбросил с себя покрывало, вскочил, уронив книжки, чашка загремела на пол, в трусах бросился в прихожку, лихорадочно начал искать одежду.

— Много ты понимаешь.

— Конечно, я дура.

— Недалека от истины, — ему хватило нескольких минут, чтобы втиснуться в брюки, накинуть рубашку, набросить плащ, сунуть ноги в туфли и исчезнуть за дверью.

— Сам такой, — скуксилась было Варька, но, долго не думая, шустро встрепенулась, быстро оделась и выбежала вслед за ним. — А еще врач называется.

Они жили недалеко друг от друга, поэтому с первого курса дружили, познакомились еще на вступительных экзаменах. Димыч списывал у Лаврушки. Тот, весь круглый пятерочник, гулял по коридорам института гоголем, прохлаждался, еще не став студентом, а спустя полгода кудрявого долговязого говоруна знали все. К пятому курсу он растолстел, родители сразу после поступления достали какую-то справку, и его освободили от физкультуры. Димыч же, скромный, молчаливый тихушник, только напоследок отчудил пуще всех — отпустил бороду. Его поначалу принимались гонять, но на вечера зачастила интеллигенция, знаменитости из артистов местного театра — сплошь бородатые под Высоцкого, и про него забыли. Димыча даже бородачом не прозвали, у всех клички с первого курса, а к нему ничего не прилипало, про него просто забывали, и он, словно мышка, всегда оставался невидимым и неприметным.

Был случай в колхозе, когда помогали помидоры собирать. Но случай, он и есть случай. Забыли, как нелепое недоразумение. А Лаврентий запомнил.

Пошли гурьбой в дальнее село. Свой клуб для студентов рядом, каждый вечер пляски, так неймется, девки свои примелькались, а тех хвалили. Единственный недостаток — парней там больше, те даже между собой за какую побойчей дрались насмерть, а чтоб чужаки — близко не подпускали. Но им что! Их великолепная пятерка! Два боксера, а Димыч самбо занимался. Один Лаврушка хиляк, а Поленов Семен уже тогда соответствовал своей фамилии, он и ростом, и кулачищами — полено, оно полено и есть. Пока разогревались между собой под твист, дульсинеи местные собрались потихоньку. Парни-то еще, видно, от пахоты пока отмывались и водочку принимали, в деревне трезвым стыдно на людях появляться. Смотрели, смотрели на студентов те кустодиевские женщины, и не выдержала одна, Мартына на «белый танец» закадрила. Они между собой поклялись, что с девчонками поосторожнее будут с учетом прогнозов, а Мартын завелся, и девчонка — лепота, закидоны глазками ему пошла строить…

Потом уже Эдик сваливал все на внезапно возникший инстинкт и фрейдизмом объяснил свое поведение, мол, сыграла роль древнейшая подсознательность и проснулся зверь. Больно уж шалунья логарифмами[7] его смутила. Лаврушка тогда Старшиновым[8] страсть как увлекался, в особенности его частушками. В стройотряд специально тетрадку с его сочинениями захватил, ну и каждый вечер у костра балагурил. Выдал и тут подходящую, как раз к месту:

Увидел он модистку
И хвать ее за сиську

Не успели отхохотать, чуть плакать не пришлось. Местные бармалеи заявились, окружили их, бить не начинали лишь из-за пустячка: два дружинника поблизости маячили, но и те хмуро косились, так и ждали момента, чтобы слинять. Лаврушка предложил спасаться через забор. Другого никто придумать не смог. Хотя и позорно все это выглядело, но и Туманского убедили.

Неслись гурьбой по дороге, преследуемые свистом, палками и камнями сельских женихов, Вадим велел одному удирать к своим за подмогой и милицией, а остальным задержать погоню. Принять бой, а там по обстоятельствам. Но подвернулся по дороге «Дом колхозника» — гостиница — не гостиница, дом для ночевки приезжих, туда и рванули, а Димычу выпало счастье к своим с вестью добежать, он самым быстроногим слыл в их компании. Бабка, хозяйка пристанища, сообразила, в чем дело, и дверь закрыла за ними на засовы. Так они спаслись и до утра стойко оборону держали. К обеду следующего дня подмога вместе с Димычем так и не появилась. Становилось невмоготу, злодеи деревенские ночь караулили, никуда не уходили, еще более разозлившись, и только местный бригадир отогнал их, наконец, на работу. Так что неизвестно, чем дело бы кончилось.

Голодные и злые как черти они вернулись, Димыча рыскать начали, а тот в постели скуксился — ногу подвернул. А почему про них забыл, так толком и не объяснил.

Потом, года два прошло, когда уже совсем близко Лаврушка с Димычем сошелся, как-то в задушевной беседе признался тот, что обиделся на Мартына, сам хотел дульсинею ту пригласить, а «моряк» перехватил, вот и отомстил.

— А нога? — вытаращил глаза Лаврушка.

— Придумал.

— А мы как же? Про нас забыл? — заорал он.

— Не подумал как-то…

Но это было скорее в детстве, о случае том никто не вспоминал.