Коварная дама треф

Лаврентий от последних ее речей, похоже, совсем в себя пришел, во всяком случае, махнул на нее рукой, как на глупое создание, с которого нечего особо спрашивать и требовать, влез в джинсы без всего, видимо, забывшись, рубаху натянул, сунул пятерню в шевелюру вместо расчески и пошел, поплелся в ванную.

— Совесть появится, отдашь, — донеслось оттуда сквозь шум воды.

Варька сразу тут как тут.

— И в глаза, говорю же, Лаврик, не видела. А твою поэму случайно, я сразу покаялась, чего вспоминать, — Варька подсунулась к Лаврушке, потому как знала, что дальше грозит, так как после напоминаний о сгоревшей поэме Лаврушка переставал с ней разговаривать аж на неделю, а то и две, к тому же напивался до чертиков и где-то пропадал, исчезая из дома.

— Если бы я видела…

— То прочитала, — буркнул зло, перебивая ее Лаврушка. — Неймется тебе! Все равно же ты ни черта не понимаешь!

— Не понимаю. А мне зачем, — обняла его, повеселев, Варька, зная, что если заговорил, значит, еще не совсем впал в то медвежье состояние, не успел еще, и затараторила. — А то бы сожгла, как твою книжицу. И пепел показала. Я же тебе тогда пепел показывала? Поэмы той твоей? Удостоверился же?

— Да пошла ты! — оттолкнул ей легонько Лаврентий, но почти без зла. — Не читала, не видела… Где же тогда ее тетрадка?

— Да была ли она?

— Красненькая корочка. Я же открывал ее. Нет. Там не стихи. Да и не писала она никаких стихов…

— Не доведут до добра эти ваши сборища-кружочки? — хлопнула его по плечу Варька и, изловчившись, чмокнула в щечку. — Чего вы там домысливаете? Какая вам польза? Или удовольствие?

— Не понять тебе.

— Да, я дура. Но слушать это, обсуждать сплетни разные не собираюсь. Да и что шушукаться на кухне тайком? Про то, что вы там в кружке судачите, в открытую на Татар-базаре все, не стесняясь, матом орут! Кто их слушает? Кому надо? Ничего не повернуть. Не тужьтесь!

— Опять?

— Молчу, молчу.

— Поискала бы лучше тетрадку.

— Не стану. Сам брал, сам терял, вот и ищи. А то скажешь — нашла и сожгла. Ты мне лучше объясни толком, что же с вашей второй подружкой случилось? Пугаешь меня? Неужели убили?

— Семену мало что сказали. Из того, что он мне по телефону передал и что я сам знал, картина получается следующая. — Лаврентий вышел из ванной освежившийся, прибодрившийся, начал причесываться у зеркала. — Светка тетрадку свою, то ли с рукописью или с дневником при жизни, может быть, и в последний свой час…

Он поморщил, насупил брови, пальцами рук похрустел, почесал затылок, напрягая сознание.

— В последний час, чувствуя опасность или беду, передала своей неразлучной подружке, Инке Забуруновой. Кому же еще? Мать ее давно не понимала, у Софьи Марковны всегда великие дела и такие же представления. Ей не до Светки с ее метаниями. А стихи ей вообще до фени, смех один. Ей — Пушкин или Толстой, ей только гиганты классики — учителя.

— А при чем здесь стихи? Толстой — Гоголь?..

— А при том! — оборвал он ее, осерчав вдруг по-настоящему. — Как тебе! Тоже ни бельмеса не понимаешь, но туда же лезешь!

— Теперь век будешь попрекать.

— Хуже надо было! Выпороть бы!

— Да, я дура.

— Главное — надолго. И чего я тебе только рассказываю, распинаюсь?..

— Лавруш, прости, но за стишки не убивают, — взмолилась Варька. — Посадить могут, но чтобы убивать!..

— Убивают. Еще как! Но там были не стишки. Я когда взял тетрадку-то у Поленова, еще трезвый почти был. Ну и заглянул. Там, похоже, проза, а скорее всего — это ее дневник, только необычный. Мы для себя особый язык изобрели, еще давно. Вроде, эсперанто. Слышала?

— Угу, — не дышала от страха Варька. — А зачем?

— Ты и так немолода, а узнаешь, совсем я тебя брошу.

— Это с чего ж?

— От большого ума состаришься.

— Умного-то от тебя не услышать, — поджала Варька губы, обидевшись.

— Инка подальше от себя тетрадку решила спихнуть. Семен сказал, что жаловалась она ему, что мать за ней подсматривать начала, да подслушивать. Твердила постоянно: «старая дева», «когда замуж выскочишь?», то да се. Ну, одним словом, свой, бабский, разговор. Даже в сумке ее рыскала. Чего только искала?

— Наркотики! — вылезла со своими догадками Варька. — Сейчас мода пошла у одиноких: и у мужиков, и у баб, чтоб забыться.

— Слушай, с тобой не соскучишься, — застыдил ее Лаврентий. — И где ты всему этому набираешься?

— Будто ты ничего не видишь!

Лаврентий только рукой махнул с досады.

— Ну чего замолчал-то, — подтолкнула его Варька. — Продолжай. Правильно я тебе книжку ту присоветовала. Ты у меня теперь прямо Нат Великомудрый.

Лаврентий только хмыкнул.

— Я просто анализирую. Выть, конечно, хочется, что скрывать. Но отсюда хвост тянется. От Светки. Вернее, от ее рукописи. Одним словом, Инка спихнула ее Семену. Тот все равно уезжал на следующий день, бросил бы тетрадку в ящик на работе и все про нее забыли бы. Когда еще бы нашли! Да и хватились ли?

— Ну?

— Что ну?

— Где же твой анализ? Все про тетрадку да про тетрадку какую-то. Ее и в глаза никто толком не видел. И читать — не читал. Убивать-то девушку за что? Она, кстати, избавилась от той тетрадки проклятущей.