Коварный камень изумруд

Михаил Михайлович Черкутинский потянулся в неудобном кресле. Сидит он здесь с шести часов утра, а скоро станет бить уже девять часов на колокольне Большого Собора. А этот господин, которому в России ни большого звания не удалось получить, ни значительных наград, пытается играть в полицейского следователя. Пусть поиграет...

Михаил Михайлович Черкутинский не удержался, зевнул.

Бенкендорф постарался в этот момент подсунуть ему вопрос:

— А не знает ли дражайший господин Черкутинский, зачем подполковник гвардии его императорского величества князь Трубецкой вдруг удалился в своё имение, там плотно закрылся и пишет... представляете себе, в самодержавном государстве! пишет... Конституцию! Да такую конституцию, какую имеют штаты страны Америка, теперь соединённые вместе? А ведь американскую конституцию писал первый американский президент! Это значит... это значит, что князь наш российский, князь Трубецкой — метит в самые президенты? В президенты России? Или как это понимать?

Тайная информация о деяниях князя Трубецкого, ставшая известной этому палачу свободы, ударила в голову Черкутинского похлеще, чем ударяет апоплексический удар.

Черкутинский попытался закрыть рот. Рот не захлапывался, челюсть дрожала, по краю рта потекла слюна. Правая рука не слушалась, лезла мимо кармана сюртука, в коем лежал платок.

Не дожидаясь ответа, Бенкендорф задал очередной вопрос убийственного содержания:

— А не знаете ли вы, что майор Зеленский, ваш земляк, кстати, по польским нашим владениям, неоднократно и в общественных местах призывал солдат и офицеров при естественной смене властвующего императора, будущего нового российского императора не допустить к трону империи, а вместе со всей его семьёй во благовременье убить, а подполковника гвардии князя Трубецкого назначить президентом? Демократической республики Россия...

Михаил Михайлович лязгнул челюстью, потянулся к графину с водой. Бенкендорф сам налил ему воды в хрустальный бокал, бокал подвинул под трясущиеся руки статс-секретаря начальника департамента внешних сношений Министерства иностранных дел Российской империи.

Пока допрашиваемый глотал воду, опять последовал вопрос:

— А почто это личный ваш лакей каждого тридцатого числа каждого месяца носит в меняльную лавку, заведённую как раз купцом Фаре де Симоном, по одной тысяче рублей ассигнациями? И меняет их ровно на одну тысячу рублей серебром? Что есть неправедное и воровское дело. Поскольку постановлением Министерства финансов нашей империи ныне курс серебряной монеты к бумажному рублю ассигнацией составляет 25 копеек. Мало того, ваш слуга, ваше превосходительство господин Черкутинский, носит в меняльную контору Фаре де Симона фальшивые ассигнации. Где изволите их брать?

— Не знаю, — просипел допрашиваемый.

— Странно. Ваш слуга за год таскает в подозрительную меняльную лавку четыре ваших министерских оклада жалованья. И то ещё странно, дражайший похититель сердца государя нашего Александра Павловича, что вы не знаете, откуда берутся у вашего личного слуги полностью фальшивые российские ассигнации... Ведь странно же, а?

— Странно — прошептал Михаил Михайлович Черкутинский, — и страшно...

— Вам страшно? Извините, Бога ради... Конвой!

Двери в кабинет Бенкендорфа распахнулись, вошли два субъекта в штатском.

— Проводите господина Черкутинского до его экипажа. Соблюдите с ним особую вежливость, он любимец нашего государя...

Черкутинский встал с кресла, чувствуя во рту горькую слюну, а в коленках полную расслабленность. По знаку начальника оба штатских подхватили его под руки и вывели в коридор.

Двери в кабинет мягко закрылись.

Александр Христофорович почувствовал восхитительное наполнение своей души великолепно выполненной работой. Сегодня вечером, на очередном тайном докладе государю, он подаст ему всего одну маленькую, узкую бумажку с одной строкой чернилами: «М. М. Черкутинский замешан в деле тайных офицерских обществ. Полагаю, его надо немедленно удалить из столицы. Бенкендорф».

Та бумага неделю назад, как уже заготовлена.

Бенкендорф приоткрыл край голубой шторы. Глянул вниз, на улицу. Его сотрудники кое-как усадили в личный экипаж чиновника влиятельнейшего Министерства иностранных дел империи. Кучер оглянулся. Черкутинский вяло махнул, коляска тронулась.

Между Бенкендорфом и государем уже был разговор, что Черкутинского надобно назначить в Сибирь, губернатором Томского края... безвылазно.