Ковчег для варга (СИ)

— Черт его знает, я его не спрашивал, — наконец говорит Гроски. — Могу назвать тебе сто тысяч причин. Например, такая: у него крыша начала съезжать незадолго до возвращения Гриз, ну, в смысле, окончательно. Так что кто там знает, может, он решил крышечку поберечь. Ну, или потому что… слышал, как говорят: варги не вьют гнезда? Их вечно несет черт знает куда и черт знает зачем, вот примерно так и он — остался в питомнике, но на выездной работе. Да по правде сказать, он никогда здесь не был особенно своим, так что кое-кто от души обрадовался, когда он отсюда убрался. Ну как, доволен, или мне досказать еще девяносто девять тысяч с гаком причин?

— Нет, — говорю я, потому что вижу, как его рука дергается за стаканчиком с виски — своим, невыпитым. — Я не хочу знать все причины. Я хочу знать — думаешь ты. О том, почему он ушел из питомника.

— Потому что ему на это наплевать, — отзывается вдруг Гроски вполне спокойно. И все же опрокидывет в себя и второй стаканчик. — Он себя в жизни не чувствовал варгом, а почему раньше не ушел — обещал кой-кому, я так думаю. Да и вариантов уйти было маловато: ему же с собственными силами нужно было осваиваться. Ну, а как только вернулась Гриз — он как-то живо вспомнил, что не особенно верит в общее дело, и подался от этого общего дела подальше. На черта ему, спрашивается, куча ответственности за просто так? Я, сказать честно, удивился больше тому, что он не исчез с концами — вот это было бы в его духе.

Да. Было бы в его духе. Вспоминаю холодный, нацеленный взгляд твари — озноб бежит по коже. Только вот я не удивляюсь, что Рихард Нэйш не ушел совсем: он же мне все равно что сам назвал причину.

Я неправильно начал, как жаль. Надо исправлять.

— Так мне вызвать Нэйша? — спрашивает Гроски, поигрывая бутылкой. — Раз уж тебе так интересно — почему бы у него самого не спросить. Он, конечно, тебе мозг вынесет своими рассуждениями — а я так думаю, и не только мозг, после сегодняшнего, только вот…

— Не его, — отвечаю я невпопад и безразлично. — Её.

Становится тихо, только где-то за стенкой мыши шуршат.

— Я хочу поговорить с Арделл. Пусть приходит без оружия. Одна. Если хочет услышать про этот яд.

Я пытаюсь подсунуть приманку: подложить кусочек надежды в капкан. Но скользкая, злобная тварь передо мной видит насквозь и цедит:

— В вир болотный тебя с такими условиями. Лучше я вызову Нэйша и посмотрю, как ты выглядишь, когда ты наизнанку.

— Я…

— Досчитаешь до трех и спалишь себя? — пожимает плечами и бросает: — Пали. Можешь прямо сейчас и начинать поджариваться.

— Вам не узнать о противоядии.

— Понадеемся на Аманду, милость богов и другие козыри.

— Этот яд необратимый, они без противоядия обязательно умрут.

— Почем мне знать, что ты вообще в курсе о противоядии — глотнешь эликсирчику, чтобы подтвердить?

— Не глотну. И говорить с тобой больше не буду. Хочешь — можешь звать сюда Арделл. А хочешь — хорони своих… которых ты детьми называешь.

Только это не дети? Не дети же, да?! Дышу сквозь зубы, повторяю как заклинание: не дети, не дети, не дети. Твари, да. Не смотрите на меня оттуда, из темноты, там только Гроски. Тейди приходил ко мне тогда, в камере, раньше… тоже смотрел. Второй раз не испугаюсь.

Мы потом еще немного торгуемся: он старается меня разговорить, или для Арделл условия получше выбить: чтобы у меня руки были связаны, или чтобы кто-то хоть на пороге стоял. Он хорошо умеет торговаться, только я все-таки лучше, я ж с малолетства в лавке за прилавком стоял. Только то он и отыгрывает, что я говорю: Арделл может приходить с кнутом, если захочет, мне неважно. А потом беру и умолкаю: плечо разболелась, и прижал страх: вдруг не придет? Вдруг не то сделаю?

Гроски уходит, и никого нет долго. Еложу по стене, стараюсь сесть так, чтобы удобнее, а то затечет все, а мне ещё дело делать. Про себя повторяю как заклинание: не дать ей заговорить, если придет. И самому держаться, а то знаю я, что она будет делать. Если, конечно, посмеет явиться.

Она приходит.

Сначала Гроски — хмурый, сопит, развязывает мне руки. Больше ничего не добавляет, выходит из подвала, только я-то слышу, что он в коридоре за дверью остался. И начинаю говорить сразу, пока еще запястья разминаю, потому что эта-то тварь в два счета может околдовать, уж я-то знаю.

— Надо было вам меня убить, — говорю я и делаю шаг к ней, прямо вперед. — Тогда, в деревне. Или отправить на Рифы. Или когда я к вам пришел проситься в питомник. Вам нужно было позвать этого своего… заместителя. И сказать, чтобы он меня прикончил. Вашему же выводку было бы спокойнее. А теперь уже поздно: вы сглупили, а я понял. Я понял.

Я тороплюсь сказать — обязательно надо сказать, не знаю, зачем. Нет, знаю: хочу посмотреть на нее настоящую. На слюдяной, хищный блеск в глазах, на перекосившиеся черты, на оскал зубов. Хочу, чтобы тварь выглянула из-под человеческой шкурки.

Она молчит — бледная, губы плотно сжаты, кнута нет. Стоит, сама будто не здесь где-то. И я стараюсь ее вернуть, говорю: