Ковчег для варга (СИ)

Вечер прокрадывается в поместье Лис, словно осторожный вор — сперва долго заглядывает в окна, после проникает в комнаты, на цыпочках бродит по коридору, пугаясь каждого шороха. Только на лекарскую накидывается жадно, проглатывает одним глотком. И я отсылаю Кани и Йоллу — моих добровольных помощниц, которые валятся с ног, но все-таки пытаются прозвенеть голосами: «Что мы можем ещё?»  — Ничего не надо, сладенькие, — шепчу я, потому что юной Дайне, одной из лучших учениц и руководителю практики, я закрыла глаза два часа назад, и ей уже ничего не надо. Может — чтобы Перекрестница показала ей верный путь. Потом я прохожу между рядами кроватей тех, кого еще можно вернуть — вслушиваюсь в их сон и слышу, что он спокоен: противоядие-разгадка действует. Ещё я слышу шаги. Тихие, почти невесомые. Гриз входит в первую комнату лекарской и плывет между рядами кроватей, и мне кажется — это Перекрестница пришла, чтобы подарить Дайне последний поцелуй и проводить её Туда, Где Сходятся Пути, и оплакать её… Но плача нет. Она проходит во вторую комнату лекарской, и стоит над кроватью, на которой — тело. Поправляет Дайне волосы — медленно, бездумно. И мне тяжко дышать рядом с нею, окутанной горем как саваном.  — Слишком мало жизни, — говорю я. — Я не смогла и никто бы не смог — она была уже за чертой. Прости. Она кивает, показывая, что я не виновата, и я знаю, что должна дать что-то, что облегчит боль, ведь варги чувствуют смерть друг друга… Только вот какими зельями можно такое облегчить?  — Золотая моя… тот настой… Тот настой, прогоняющий от тебя чужую боль и чужие сны, я предлагала ей много раз — еще до её ухода. И ни разу она не взяла его из моих рук — всегда до конца вслушиваясь в других, в рождение или в смерть. Но сегодня она кивает.  — Потом. Позже… И почти неслышно роняет, тенью покидая комнату:  — Аманда. Вызови Нэйша. Вечер пахнет зельями, печалью и погребальными песнями — я несу этот запах на распущенных волосах и на руках туда, в Зеленую каминную, где сидят остальные. Кани и Йолла уже сказали им — и Кани теперь сидит, прижавшись к мужу и пряча покрасневшие глаза. Мел с ожесточением вспарывает обивку кресла метательным ножом, Лайл трёт лицо ладонями.  — Пытался целителя найти, — говорит мой мужчина не мне — вечеру. — Связаться с Шеннетом… Без толку — у королевы Арианты дела государственные. Какой-то чертов визит. Хромец, конечно, весь в сочувствии, но организовать тайную встречу раньше полуночи…  — Страшно подумать, что он запросил бы за такое, — бормочет Тербенно, на лице которого — скорбь. Эвальд Шеннетский не любит чистого бескорыстия: оно ему претит как политику. Который умеет взвешивать — и об этом сейчас молчит Лайл. Который почти наверняка нашел бы средства прервать королевский визит ради Гриз или Рихарда…, но ученица-варг — это ведь совсем иное дело.  — Остаётся еще вопрос — что делать с Мелтом, — продолжает Десмонд, и его голос даёт внезапную трещину. — Мы перевязали ему рану, он каким-то чудом не сбежал, но существует опасность… мне кажется — передача Службе Закона…  — …на корм! — свирепо фыркает Мел.  — …все же самосуд не выход…  — Скажи это матери Дайны, вон, Пухлик успел уже ей настрочить посланьице, спасибо — лично еще не повидался. Допишем там насчет справедливого суда?  — Да он сам себе башку о камни расколотит, — вплетается голос Кани. — Сидит там и воет в голос, аж из подвала слышно.  — …еще кляп на такую мразь тратить… Десмонд ловит мой вопросительный взгляд — по праву бывшего законника, на лету.  — Началось после разговора с Гриз. Сейчас, конечно, он уже охрип, но все равно… Думаю, возможно, тебе стоит применить какой-то из эликсиров успокоения.  — А в задницу вы ему дуть не собираетесь? Голос Мел зол, отрывист и сух, вспарывает вечер будто нож — обивку кресла. Я наконец сажусь — и бархат маленького диванчика обволакивает меня, и хочется свернуться клубком и стать кошкой у каминного огня… Раз уж нельзя уткнуться носом в плечо Лайла, и вдыхать пыль сегодняшнего дня, и греться, и успокаиваться.  — Как Гриз? — спрашивает мой мужчина, отрывая руки от изможденного лица. И я чувствую себя птицей, пронзаемой многими стрелами… многими взглядами. Качаю головой — плохо, все очень плохо, вы даже не представляете — насколько плохо…  — Просила вызвать Нэйша. Мы с Лайлом остаемся вдвоем — в ворохе звуков, которые просыпают на нас остальные. Будто якоря среди бурной воды.  — Этот-то здесь на кой?!  — Мел, если поразмыслить… некоторые ученики на время выведены из строя, так что Нэйш со своей группой ковчежников…  — Ну, может, ей нужна поддержка… черт, от Нэйша. Что я вообще такое несу, Десми?!  — Разве что она собралась его руками прибить этого ублюдка. Тогда я за.  — Но я бы сказал… Их голоса сплетаются в тревожную, раздражающую молодую песню — неважную. Важны лишь дрогнувшие губы Лайла, который понял:  — Настолько? И мой ответный кивок. Настолько, мой золотенький… мой догадливый. Мои волосы сейчас распущены не только по Дайре, я слишком хорошо знаю, что есть раны, которые не лечатся, только зарастают по поверхности кожей, и открываются, и истекают алым, когда их разбередишь. Я слишком хорошо помню, сколько их у неё — пусть мы считали, что путешествие в иной мир исцелит ее раз и навсегда. Когда любую боль чувствуешь как свою — слишком велик шанс, что не вынесешь вины, не вынесешь потерь… Только оставишь после себя замену, обращаясь в пепел. Настолько и хуже — потому что, как и прежде, нам не удержать ее, не найти слов, не утешить. Мы все попытаемся — но сейчас не наше время. Время для другого.  — Так что — нужно с ним связаться? — спрашивает Тербенно. Кани шмыгает носом и усмехается.  — Скорее уж — нужно время засекать. До той минуты, как он сюда принесется без всякого вызова. Так? Все мы киваем, и даже Десмонд понимающе шепчет: «Смерть варга»… Варги чувствуют смерть и рождение друг друга. Не знают только — кто. За этим ответом ему придется или связаться с нами, или прийти самому — и он рванется в питомник сам, потому что он знает: она всегда прежде всего рисковала своей жизнью.  — Водное окно… — бормочет Кани, что-то высчитывая на пальцах. — Или «поплавок»? Нет, так медленнее, хотя точнее. Потом от нашего портала к поместью… Проходит совсем немного времени — мы все молчим и глядим в камин, и я мысленно складываю строчку за строчкой погребальную песню — сплетаю будто волосы в косу, волосок за волоском, настойчиво отбрасывая имя Гриз (прочь! Вот привязалось!). Меж нами — мрачными, тоскующими — витает призрак Дайны, и если закрыть глаза, то ощутишь прикосновение к щеке. Рихард Нэйш возникает на пороге каминной бесшумно — нет эффектного звука шагов по холлу, варг явился из воздуха, будто стрела прилетела в цель. Лицо — застывшая маска со следами улыбки, но глаза живут — два лезвия — и кромсают каждого в комнате, пытаясь добраться до истины: да? нет? Столько ли горя, сколько должно быть при её смерти? Мало?!  — Кто?