Ковчег для варга (СИ)

— А ты хитрая, я не сразу догадался. Сперва все думал, как весь выводок положить — под корень: все не выходило. Потом насчет Нэйша еще расстраивался — что его не достану, а? А его не надо… и никого из них не надо. Надо только — тебя. Потому что ты их сердце, так? Говорят, когда у вас один кто-то умирает — остальные чуют. Будто члены единого тела, ага. Кто рука, кто нога…, а ты — ты сердце. И если тебя… когда тебя… им тоже не жить. Все со временем повымрут, правда?

Давай же, давай, тварь! — шепчу мысленно, и жду превращения, но она все не превращается, и я уже не понимаю: когда кинется и во что играет?

И пропускаю миг, когда она отмыкает губы, и мурашки кидаются к груди, когда я слышу твердое, тихое, быстрое:

— Мелт. Помогите.

Тишина приходит, бьет по ушам, затапливает подвал, отрубает, как ломти, коридор с Гроски, возящихся по углам мышей, остальное поместье, питомник… Оставляет только нас. И лекарскую. В которой…

— Без вас мы не успеем: противоядие не создать без разгадки. Скажите слово… назовите цветок, спасите их.

В моем доме случилось что-то страшное — вдруг понимаю я. Вот сердце дома — стоит, бледное совсем, готово замереть, почему? Наверное, кто-то пробрался в дом, детей обидел… нет, что это я.

— Они все твари, — говорю и понимаю, что себя не слышу. — Вы все. Вы притворяетесь. А потом…

А потом вы превращаетесь в чудовищ со стеклянными глазами, и бросаетесь на детей, и ломаете их, и разрываете — детей, как мою дочку, как…

— Кейли, — говорит Арделл и вдруг сама делает шаг навстречу, а я загораживаюсь от нее ладонью с Даром. — У нее три минуты назад сердце остановилось, могли не вернуть. Еще останавливалось у Дайны, Йона, Сотера.

Я все жду, когда она начнет: скажет, что они никого не убивали (а я скажу, что обязательно убьют, дай только время), вспомнит про моего сына, скажет, что там была трагедия… Я жду — и готовлюсь отбивать удары, а ударов нет, она просто шепчет:

— …там Эв уже с трудом дышит, Лотти и Тибарт пока борются, но у них сильное оцепенение, и им больно сейчас, всем, каждому — очень больно, и счет идет на минуты. А потом их будет не вернуть. Совсем не вернуть. Вы понимаете?!

Совсем не вернуть, — гремит у меня в голове. Как дочку. Как сына. Их тоже вынесут окоченевших, с мертвыми лицами, тоже всех… в землю…

— Они все твар… тв-в-в-в…

Почему я ей в глаза не смотрю? Боюсь, наверное, вдруг зачарует — или нет, не хочу встретить стеклянный, страшный, немигающий взгляд перед тем, как она перекинется — и…

— Дети, — говорит она, и берет мою ладонь, и прижимает к своему сердцу. — Сейчас там умирают дети. Скажите разгадку, а потом можете, если хотите… призывать Дар.

Под пальцами торопливо падают миги: тук-тук-тук, она очень сильно торопится, она вообще не понимает, что говорит, наверное, несет какую-то чушь, я же могу прямо сейчас ее убить и ничего не говорить им вообще, я же за этим ее сюда и позвал, я же должен ее обмануть, я же…

— Вы же этого не хотели, — шепчет она, и я пытаюсь убрать руку, потому что мои глаза находят не ее взгляд — их взгляды отчаянные, недоуменные, умоляющие… не тварей — детей. — Вы же плакали, вы через силу на это пошли, просто потому что не знали, что еще можно сделать, чтобы боль заглушить. Мелт, я знаю: вы пошли на это, чтобы детей спасти — ну так спасите их теперь, они пока еще живы, еще есть шанс…

Что-то трещит и ломается там, внутри, хочется закричать: «Я хотел спасать других детей! Тех, которых нужно защищать от тварей…» Только вот опять глаза — Эва, Лотти, Колетты, глядят и не отпускают, и снова ком в горле и острая боль за грудиной, как когда смотрел на них и мысленно умолял, чтобы бросили ложки, и хотел закричать, чтобы остановились, и понимал, что наделал, и все не вернуть…

А сейчас они там все в лекарской утекают сквозь пальцы, как вода — веселые и печальные, скромные и хвастливые, и влюблённые, и помешанные на учебе, все эти дети, мои дети; и я могу, наверное, как-то это все остановить, пока никто не умер, Арделл вон шепчет, что никогда не поздно и есть шанс, но, наверное, врет, нужно просто посмотреть ей в глаза, чтобы убедиться…

В глазах — горячая мольба и немой крик. «Прошу! Прошу!» смотрит из них. Мать умоляет о своих птенцах: в гнездо забрался зверь, теперь вот она готова что угодно сделать: в огонь, в воду, сердце на ладони…

— Мелт, время! Назовите цветок, пока не поздно, скорее же!

— Подлунница, серебристая маргаритка, — в ответ, задыхающимся шепотом с губ. Будто сердце вытолкнул — и упало на плечи: успел? Успел…

— Гроски, подлунница, живо! — голос Арделл наполняет подвал, за дверью — торопливый топот по коридору, удаляющийся…

Мы стоим друг напротив друга. Я безоружен: опустил руки. В мыслях нет ничего, кроме простого: «Успел… успели». Только хочу еще у Арделл спросить еще что-то — то ли насчет шансов, то ли насчет того, что со мной будет…, но это потом, ей в лекарскую надо. Сперва дети.

Она, наверное, думает, что я ее буду убивать — машу дрожащей рукой: не буду. Отворачиваюсь: мол, видишь, все…

И слышу позади вскрик — так, будто я ее все-таки ударил.