Ковчег Иоффа

Однако боюсь, если я назову примеры вещественных доказательств продвинутости прямо сейчас, то вы решите, что я нахожусь под препаратами, пишу из желтого дома или же не понимаю, что горожу. Позвольте сообщить два факта: будучи в свободном от наркотического, алкогольного и иного воздействия теле (это первый факт), я доподлинно узрел гипотетическую оправданность пятой ступени (это второе). Более того, нашел исторические аналогии, психосоматическую подоплеку и, посмотрев через призму пятерки на день сегодняшний, чуточку продвинулся в понимании сумасшествия кругом. На этом я возвращаюсь к Вере в коротких шортиках.

Вера состояла в Школе с пятнадцати лет и по возвращении с энергопоста должна была пройти на подуровень 4.1. Я отставал лишь на одно деление. Никакой личный контакт ученика и преподавателя в этой Школе не наблюдался – переход на личное и праздно-человеческое был совершенно не в моде, хотя преподаватель все еще был видом биологическим, носил костюмы, порой был порхат или недобрит. Но лучше бы он был экраном. От него бы не ждали похвал, поощрений, эмоций и групп в мессенджерах. А мы ждали. И остро ощущали отсутствие вышеназванного, как ощущали лунки от только что вырванных зубов.

Школа старалась быть сама от себя отрешенной. В ней в абсолютной тишине (точно из подкорки в подкорку передавали сигнал, и этот момент программирования казался мне наиболее сомнительным) воспевалось то, чем она отличалась от нью-эйдж шушеры: ноль морали, ноль снисхождения или критики в адрес конкурентов, ноль религиозности, ноль эзотерики, при этом все сто процентов – механики невидимого. Механики эти позволяли препарировать и расчленять чудесное.

Звучит как реклама с писковой ноткой антирекламы. И это тоже напрягает, потому что человеку, запрограммированному своим родителем, не пристало быть запрограммированным сторонними негосударственными организациями. А может, мой случай как раз двойных оков?

Итак, узнать действительный уровень Веры, поговорив с преподавателем или учениками, я не мог. Никто не мог дать оценку ее навыкам. При этом я ловил от Веры тот же пафос дистанции, что исходил от местных преподавателей. Всякий пафос имеет свой колорит – этот был сочетанием отчужденности робота и человеческого высокомерия. Поверьте, это не надменность красивой девушки.

Я даже подумал, не готовят ли они эту пигалицу в преподаватели? Так и представлялось, как они выбреют ее наголо, разрисуют всю до интимных зон хной, наденут на нее какую-нибудь прозрачно-экзотическую хламиду – и она станет продвигать Школу, аки агнец, что владеет истиной. Однако ни одного подобного персонажа (весьма выгодное отличие, замечу) в Школе не наблюдалось, все преподаватели имели что-то неуловимое от советских физиков и роботов 50-х. Поэтому мои страхи, кажется, были пусты.

«Ну не могу залезть ей в душу», – думал я, глядя как бы с позиции пролетающей стрекозы на нас, идущих по деревянному шатающемуся мосту и заходящих в прохладную хвойную чащу.

И хоть среди моих знакомых девушек валом было тех, кто гордился парой противоположностей – недосягаемостью души и легкодоступностью тела, я с болью размышлял о том, что священный коитус состоится задолго до разговора душ. (В век порнографии любой живой акт совокупления содержит в себе нечто алхимическое.) И не скажешь ведь девушке, что ты – мужчина-индиго и тебе, прежде чем переспать, нужно узнать о ее мировоззрении. Да и просто поговорить!

В лесу меж тем ощущался звон. Так бывает, когда кто-то массово проводит прокачку энергии. И это невидимое присутствие других людей создавало удивительное ощущение – чистый лес оказывался, если присмотреться к нему и принюхаться, прямо-таки человеческим ульем. Если бы мы занялись любовью прямо тогда, я бы ощутил себя эксгибиционистом.

Мы шли около часа и случайно, как я полагал, набрели на множество мелких озер, рассыпанных как шарики ртути. Опасно-красивое место.

– Здесь они поселяют того… – сказала Вера, и я понял, чем она грезит, но, желая продлить разговор на тему, прикинулся дурачком.

– Кого?

– Того, кто после пятерки.

– И ты в это веришь? – Этот вопрос был подобен камню, брошенному в закрытые ворота.

Вера не ответила, сняла обувь, майку, шорты – я не удержался, схватил ее, стал целовать. Но она вырвалась, скинула белье, показав выкрашенный в ультрафиолет лобок, и нырнула в воду.

Минута созерцания загадочного и прекрасного уголка природы, который, представлялось, вынашивал под толщей воды эту обнаженную сирену с ультрафиолетовым лобком, сейчас воспроизводится мною с такой достоверностью, словно у меня никогда не было иных жизней, кроме этой. Даже пустота в животе и лихорадка сердца рецидивируют. Перед глазами встает тот пленительный пейзаж: озера, как капли ртути; взметнувшиеся к солнцу сосны и какое-то легкое голубое кружение, словно небо танцует трайбл.