Ковчег (СИ)

— Я знаю. Только… вот тут больно, — он прижал кулак к груди.

— Там теперь все время будет больно, — я зажмурился на несколько секунд, сглотнул и продолжил: — Потому что дорогие нам люди забирают с собой часть нашего сердца.

— И с каждым разом сердце становится меньше, да?

— Да. Но это не значит, что мы не можем полюбить кого-то еще. Потому что даже маленькое — сердце продолжает биться.

— Но однажды оно становится совсем-совсем крохотным, — прошептал Рин. — Его перестает хватать, и человек умирает. Сам.

— Что-то в этом роде, — согласился я. — Но там мы встречаемся со всеми кусочками нашего сердца. Иначе же никак не станешь счастливым.

— Не станешь, — он вздохнул.

— Давай-ка я полечу твой бок, а? — предложил я.

— А тебе опять не станет плохо? — усомнился он.

Я заверил, что не станет, положил ладонь на его сломанное ребро, и через пару минут мальчишка сонно засопел. На щеках еще оставались заметны следы слез. Сил вставать и перекладывать его на соседнюю кровать у меня не было, я просто поднял голову, оглядел лазарет, пытаясь понять, все ли в порядке. На соседних койках спали остальные четверо, укрытые белыми покрывалами.

Я попытался тихонько подняться на ноги, но тут же накатила слабость, затошнило, и я решил не рыпаться, а остаться в палате до утра. На мгновение стало обидно на самого себя, что разлегся тут, вдали от Вена, а ему ведь, наверное, в Лабиринте тоже несладко пришлось. Нам-то с Бличем думать некогда было — необходимо было действовать. А раскапывавшие завал рейдеры, пожалуй, натерпелись всякого — и страха, и безнадежности, и злости на собственное бессилие, когда отыскали мальчишек… И страшно хотелось вместо Рина под боком почувствовать Вена, прижаться, услышать голос, рассказывающий обо всем ужасном так, что оно уже не кажется совсем ужасным. Потому что вместе мы его обязательно переживем. Как же иначе?..

Я вздохнул, ощущая одновременно восторг и сожаление. Восторг — от того, что у меня есть такой замечательный Вен. И рядом с ним я могу позволить себе быть самим собой во всем, даже в своих слабостях. А сожаление — от того, что прямо сейчас не могу сказать ему, как его люблю и как он мне нужен.

Утром, — твердо сказал я себе, закрывая глаза. — Я обязательно скажу ему утром. И пусть он в следующий раз меня не оставляет одного на ночь в лазарете. С ним мне по-любому было бы лучше.

69

Ничего вкуснее в своей жизни я не ел. У нас синтезировали очень ограниченное количество ароматизаторов — в основном, чтобы хоть как-то разнообразить вкус напитков и скромных десертов вроде пирога на День клана.

Я понятия не имел, вкус чего ощущаю. Это было нечто совершенно удивительное, в моей памяти не имелось аналогов. Ну и мясо — много, вдоволь.

Когда миска с кашей и кружка с бульоном опустели, я понял, что невыносимо хочу спать. Сил после еды ощутимо прибавилось — может быть, туда снова подлили какое-то лекарство, — но глаза слипались, а от сытой истомы в теле так и тянуло лечь. Я не знал, когда за мной придут, так что не стал противиться желанию. Осторожно отодвинул поднос, расстегнул лямки комбинезона, снял рубашку, свернул ее, чтобы можно было положить под голову. Лег и почти мгновенно уснул.

Меня разбудили, довольно грубо встряхнув за плечо. Я открыл глаза и не сразу понял, где нахожусь. Передо мной стоял тот офицер — Блейд — и несколько охранников, довольно откровенно на меня пялившихся.

— Поднимайся, — офицер подтолкнул ногой мои вещи, видимо, принесенные кем-то из его подчиненных. — Его Превосходительство велел показать тебе перед уходом еще кое-что.

Я сел, оделся под взглядами охраны, чувствуя острую смесь чужих эмоций — от брезгливости и страха до удивления. Подтянул к себе мешок, развязал, заглянул внутрь. Как ни странно, все оказалось на месте, даже радар Нора. Только даггера не было и излучателя. Ну, нож — дело наживное. Впрочем, я и не рискнул бы пойти с ножом на хорошо вооруженных пятерых охранников и офицера. Особенно сейчас, когда меня действительно собирались отпустить. А вот излучателя было жаль.

Повели меня не назад, а снова вперед и вверх. Так что я в какой-то момент даже заподозрил обман. Но веревки на шее у меня не было, и руки оставались свободными.

Открылась очередная дверь, меня подтолкнули в спину, я перешагнул порог и замер.

Сначала мне показалось, что я очутился за пределами Корабля. После яркого света коридора здесь стояла тьма, но не непроглядная, нет. Впереди и внизу я хорошо видел слегка подсвеченные пульты, операторов — или, как называл их Нор, штурманов.

А все остальное был он. Космос. Но не такой, каким я знал его по видовым фильмам. Настоящий Космос, взаправдашний.