Ковчег (СИ)

— Я один не справлюсь — мальчик, должно быть, без сознания, его трудно нащупать… Хильда? — старик повернулся к ней.

— Начали, — предложила она.

И они замерли так же, как стояли — Хильда продолжала поддерживать Гренделя, но теперь, как мне показалось, это был контакт не только рук, но и сознаний. И, судя по всему, давалось им это нелегко: вскоре на лицах заблестел пот.

Минут через пять, а, может, меньше, Грендель резко оттолкнул женщину от себя, и она от неожиданности отступила, возмущенно выдохнув:

— Грендель!

Он отмахнулся, продолжая сосредоточенно вслушиваться. Потом напряженно проговорил:

— Нижний правый сектор. Не могу точнее. Но самый низ, точно, — и пошатнулся. Попытался нашарить опору, и я опять успел первым подставить плечо.

Грендель был щуплым и мелким, но сейчас показался мне ужасно тяжелым, когда навалился, пытаясь отдышаться.

— Я могу помочь? — тихо спросил я, пока Блич кричал вниз, где надо искать.

— Вряд ли, малыш, — Грендель закрыл глаза. — Это не физическое недомогание. Это превышение возможностей своего Дара.

Удивительно — даже сейчас он говорил о Даре с большой буквы.

Я подумал, почему он не позвал Вена помочь, если это тяжело, а Хильда беременна, но решил, что спрашивать не стоит — старик наверняка знал, что делал, как я уже не раз убеждался.

— Хильда, отведи его в каюту, — распорядился Блич, — пусть отдыхает. Я загляну к тебе позже, Грендель, — и снова направился к проему.

А я помог Хильде довести Гренделя до уровня. Он с великим трудом поднялся по неудобной «лестнице», а на верхнем наплыве его с другой стороны подхватила Ванда.

— Геройствуешь, дед? — ласково спросила она.

— Плохо… получается… внучка, — прерываясь, чтобы тяжело втянуть воздух, проговорил старик.

Решив, что теперь тут и без меня разберутся, я снова скатился вниз, поближе к лазу. И стал ждать вместе с остальными.

Руки у меня были в крови, комбинезон тоже, поэтому я вытер одно об другое и подумал, что мой дар выбрал мне странную профессию — бурую и дурно пахнущую. Может быть, в качестве компенсации научив меня убивать без запаха и цвета.

Мысль была странная, нелепая, но зацепилась за уголок сознания и ни в какую не хотела уходить, прокручиваясь то так, то эдак. Не знаю, наверное, я всего лишь спасался от очередных ненужных эмоций. Потому что в каком бы виде ни вытащили сейчас мальчишку — мне нельзя было отворачиваться и переживать. Нельзя.

Зря я ожидал чего-то страшного.

Когда общими усилиями подняли люльку, на руках у Айвана лежал очень тихий и совсем не изуродованный мальчик. Только на виске запеклась темная кровяная корочка. Айван сделал несколько шагов к нам и нагнулся, устраивая бессознательное тело на одеяле. Острые локти-коленки, порванные штаны, тонкая шея, пухлые щеки, легкие светлые волосы…

— По-моему, он уже… — тихо сказал Айван, и лицо у него было такое…

Мы с Бличем потянулись к мальчишке одновременно — Блич с диагностом, я — обхватывая руками и попутно проваливаясь в черноту.

Там билось что-то — бледное, еле видимое, и я попытался к нему прорваться, притягивая к себе, загораживая, защищая, оберегая… Но смутная белая тень вырывалась, не давая мне ни разглядеть себя, ни определить место травмы. Все, что я мог — держать ее, надеясь, что она успокоится, и тогда я сумею… ну хоть что-нибудь сумею. Разобрать, понять, помочь, уговорить... Сейчас, в полной темноте, это не представлялось возможным.

«Хоть бы эти дурацкие синие лампы включили, что ли», — подумал я совершеннейшую глупость.

И, видно, от собственного идиотизма стало больно в груди. Резко, точно кто-то разрядил в меня шокер. От неожиданности я стиснул руки, и бледное перед глазами метнулось сильнее. Я усилием воли отодвинулся назад. Пережимать было нельзя, но и отпустить я боялся. Задышал часто и неглубоко, пытаясь переждать боль. Но она никуда не уходила, только нарастала и нарастала, будто к первому шокеру присоединялись новые, и разряды у них были бесконечными по продолжительности.

Я не выдержал, застонал и внезапно увидел окружающее — склоненное лицо Айвана, грубую ткань одеяла перед глазами, свои руки на теле неподвижного мальчишки. И натекшую под его затылком лужу.

— Блич, Бли-ич, — простонал я, задыхаясь, — забери его, забери, пожалуйста!

Блич подхватил мальчишку, светлое порхнуло мимо, и меня скрутило так, словно я был тряпкой, которую кто-то выжимал. Я опустился на пол и заскулил. На глаза навернулись слезы, я сжался и прикрыл лицо руками. Помимо боли, на меня накатывал еще и жгучий стыд — от того, что это видит так много народу. От того, что я не справился.

А потом не осталось ничего, кроме застилавшего разум кровавого тумана, пронзенного черными выматывающими вспышками.