Ковчег (СИ)

— И пусть, — сказал я лампочке. — Пусть он с ней целуется, подумаешь. Он в своем праве, в конце концов, а что? Симпатичный паренек, неглупый. Ну трусоват — так он не рейдер. А кто бы не струсил на его месте-то? Конечно, страшно — безоружным под излучатели. То, что Бен пошел… Ну, Бен вообще по жизни рисковый. Зато мелкий выдержал весь путь, да. Не всякий выдержит…

Договаривал я уже не лампочке, а темному экрану визора. Голову задирать сделалось неудобно — все начинало плыть еще сильнее, и ощущения становились неприятными. А если смотреть прямо — ничего.

Вторые полпинты пошли еще легче. Я выпил их не залпом, а медленными мелкими глотками, салютуя визору. Мутное отражение в стекле экрана тоже поднимало стакан — и тогда казалось, что я в каюте не один.

— Смешно будет, — сказал я своему призрачному собеседнику. — Он придет, а я тут пьяный. Испугается, наверное. А, может, не испугается, может, посмеется. Или рассердится и пойдет в каюту к Раде. Пусть идет, что? Не больно он мне тут и нужен, такой мелкий. Одному спокойнее, точно. Хочу — молчу, хочу — дрочу. Никто не мешает. И в душевую прятаться не надо.

Я расстегнул брюки, сунул внутрь руку, ощупал член. Нихрена дрочить не хотелось — хотелось подтащить к себе мелкого, вдохнуть его запах, почувствовать под пальцами теплую кожу…

Я вздохнул, приподнял мешок, потряс, взбаламучивая коричневый осадок. Что они туда добавляли, эти крысята? Наверняка какую-нибудь гадость. С них станется и дерьмо в брагу кинуть, смеху ради.

Фыркнув, я вылил остатки в стакан. Ткнул пальцем второй мешок. Тот тихо булькнул и завалился набок. Выглядело забавно — как он лежал, а внутри волнами перекатывалась жидкость. Я еще раз ткнул мешок и засмеялся.

До шкафа я добрался, стараясь идти вдоль стенки, потому что пол норовил встать дыбом. Хорошо, что у меня каюта небольшая — от стола до шкафа каких-то пять шагов. Просто наклониться не получалось — я все время заваливался куда-то назад. Сначала это было весело, а потом я разозлился. Рванул дверцу так, что она задребезжала и отъехала в сторону с каким-то странным звуком — наверное, слетела с роликов.

Опустившись на четвереньки, я закопал мешок в шмотки, накидал сверху какого-то барахла, подвернувшегося под руку. Настроение стремительно ухудшалось.

— Да, ревную, — сказал я и сел на пол. — А чего он? Пять суток как сверху, а туда же. Раду ему подавай, ничего себе! Да Рада у нас… Она себе и получше может выбрать. Вот Тор — самый для нее подходящий. Ну поссорились, всякое бывает. Сейчас пойду и помирю их. Она моя младшая сестра — обязана слушаться. Так и скажу: мирись немедленно, дура, а Нора оставь в покое. Все равно тебе от него никакого прока не будет.

Я хотел встать и немедленно идти к Раде, но ноги совсем не подчинялись. Так что я смог доползти только до кровати. Подтянулся, завалился на нее, чувствуя, как все стремительнее кружится голова. Подумал, что надо бы раздеться.

Как ни странно, сил расшнуровать ботинки и стащить рубашку с брюками у меня хватило. Хотя к горлу все время подкатывала тошнота — все же я слишком быстро выпил эту поганую пинту, надо было хотя бы галеты взять для закуски.

Потом лег, попытался вытащить из-под себя одеяло, но не успел. Уснул — как в черную дыру провалился.

25

— Проходи, садись, — предложил Грендель, и я направился к нему.

Сегодня он опять принимал в кресле возле визора. Но на этот раз рядом стоял стул, на который я и примостился. Неуютно мне тут было. Очень. И в голове закопошились сразу тысячи мыслей — все грешки свои, кажется, припомнил, пока глядел в синие глаза Гренделя.

— Ну как, нарейдерствовался? — усмехнулся он.

Я промолчал.

Если будет спрашивать, почему я не спустился в кордегардию, совру. И никакой телепатией меня не взять. Пусть он даже почувствует, что я вру, все равно из меня ничего не вытащит.

Разумеется, решить было проще, чем сделать. Но я твердо намеревался приложить все усилия к тому, чтобы удержать правду при себе.

— Я слышал, тебе довелось применить свой дар даже дважды, — внезапно приступил Грендель к делу. — Расскажи.

Тут мне скрывать оказалось особо нечего, да и не в моих интересах было молчать, поэтому я приступил к повествованию. О том, как чуть не придушил Бена, и о том, как не смог ему помочь, а потом — как смог и как мне стало плохо, и о том, как, спустившись, еще лечил ногу Якоба. Но последнее я помнил совсем смутно, в чем тоже честно признался.

Грендель даже глаза прикрыл, пока слушал. Будто я ему сказку какую рассказывал. В конце я уже подумал, что он уснул, поэтому на той же ноте, совершенно обыденно, сообщил:

— …А теперь, поскольку вы заснули, я пойду себе…

— Ничего подобного, — тут же отреагировал старик. — Я с тобой еще не закончил. Давай еще раз — сначала про то, как вылечить не получилось, потом — про то, как получилось.

Я покорно повторил.

— Почему-то мне кажется, ты о чем-то умалчиваешь, — задумчиво проговорил Грендель, не открывая глаз. — Ну что ж, скажи мне главное: когда ты лечил Якоба, ты уже понял, в чем твоя ошибка?

— А у меня были ошибки? — изумился я.