Ковчег спасения

– Мы далеко от человеческих поселений – в радиусе пятнадцати световых лет ни одного. Ресургем в девяти световых годах сзади. Но прямо перед нами – двойная система. Две прохладные звезды, и у одной звезды есть планеты на стабильной орбите. Старые планеты – по меньшей мере, три миллиарда лет. Одна, с двумя лунами, кажется пригодной для человеческой жизни: кислородная атмосфера, много воды. В спектре рассеянного света есть отчетливые полосы хлорофилла.

– Терраформирование?

– Нет. В системе не наблюдаются следы человеческого присутствия. И это, полагаю, оставляет единственную возможность.

– Жонглеры образами, – сказал Клавэйн.

Фелка явно обрадовалась: не нужно объяснять элементарное.

– Мы ведь не сомневались в том, что, продвигаясь по Галактике, обязательно обнаружим новые миры с жонглерами. Поэтому вряд ли стоит удивляться, что такой мир нам встретился здесь.

– Он близко?

– Не близко, но и не далеко. Мы без проблем успеем затормозить и стать рядом с ним. Если он похож на другие миры жонглеров, там может быть и суша. Можно высадить часть беженцев.

– И какую часть?

Фелка улыбнулась:

– Пока не прибудем, не узнаем.

Клавэйн принял решение – по сути, всего лишь утвердил очевидный выбор – и снова погрузился в криосон. Среди беженцев нашлось несколько врачей, но почти никто из них не получил надлежащего образования – им лишь поспешно загрузили в мозг несколько медицинских курсов. Однако старик поверил, когда эти недоучки сказали, что он выдержит еще максимум пару циклов замораживания и оттаивания.

– Я же очень стар, – возразил он. – Если останусь бодрствовать, все равно могу не выжить.

Те пожали плечами: наше дело – предупредить.

Клавэйн и правда был совсем стар. Пережиток древности с немодифицированными генами, он с тех пор, как покинул Марс, прошел несколько омолаживающих процедур. Но эти процедуры лишь переводили стрелки биологических часов, остановить же или замедлить их не могли. В Материнском Гнезде была возможность получить полвека мнимой юности, но омолаживаться он не захотел. Всякое желание продлевать свой век пропало после жуткого возвращения Галианы – не живой и не мертвой.

И едва ли он сейчас жалел об упущенном шансе. Если бы найти человеческую колонию, да к тому же не затронутую плавящей чумой, – тогда можно было бы и омолодиться. Но какой в том смысл? Галиану не вернешь, старость не выгонишь из черепной коробки, и мир видится глазами, выблекшими за четыре века сплошных войн. Клавэйн уже сделал все что мог, и содеянное тяжким гнетом легло на плечи. На новые свершения просто нет сил. Ему повезло, что хоть на этот раз дело не обернулось полной катастрофой.

И поэтому старик погрузился в свой последний анабиозный сон.

Перед тем как уснуть, приказал послать сфокусированный луч в умирающую систему Дельты Павлина. Если «Свет Зодиака» не полностью разрушен, есть шанс, что сигнал будет пойман и расшифрован. Корабли сочленителей смогут это сделать лишь в том случае, если они рассыпали датчики по системе Дельты Павлина, но шифр им все равно не по зубам. Адресованное Ремонтуару, Хоури, Торну и прочим сообщение было простым: «Мы остановились возле планеты жонглеров и прождем там двадцать лет». Этого времени «Свету Зодиака» безусловно хватит, чтобы починиться и выйти на рандеву, а заодно создать колонию в десятки тысяч человек, гарантию на случай катастрофы, которая погубит человечество.

Решив, что принял все необходимые и своевременные меры, которые изменят положение дел к лучшему, Клавэйн снова заснул.

А проснувшись, обнаружил, что «Ностальгия по бесконечности», никого не предупредив, изменилась.

И для всех оставалось загадкой – почему.

Изнутри перемены были практически незаметны. Обнаружили их только с отправленного наружу, для осмотра корпуса, ремонтного шаттла. Перестройка произошла во время торможения, когда огромный субсветовик подходил к системе. С геологической медлительностью корма «Ностальгии» – обращенный сужением назад усеченный конус – расширилась и сплющилась, уподобившись основанию шахматной фигуры. Взять под контроль эти перемены не удалось, да и заметили их слишком поздно. В огромном корабле хватало уровней, куда десятилетиями не ступала человеческая нога.

Конечно, триумвир Вольева заметила бы неладное гораздо раньше нынешних хозяев субсветовика. От взгляда Илиа мало что ускользало. Но ее преемники уделяли свалившемуся на них наследству куда меньше внимания. Перемены не угрожали жизни экипажа, не препятствовали функционированию корабля, но ставили в тупик и убедительно доказывали: капитанское «я» вовсе не исчезло и от него можно ожидать всяческих сюрпризов. Но сознательно ли Бренниген изменил форму корабля? Или это его сонная прихоть, дань случайному кошмару?