Ковчег XXI

Она страдала. Тягостно зудела ее, увы, ветшающая кожа.

Змея старухой не была, но все же обновки тупо требовало

тело.

Порой гляжу я не без удивленья на собственные

выцветшие строки.

У каждой мысли, рифмы, выраженья свои, как видно,

жизненные сроки.

Как той змее, что свежих одеяний столь часто доводилось

добиваться,

душе моей, лежащей на диване, хотелось возрождения,

новаций.

Я думаю, а может, все же зря я терзания рептилии озвучил?

Она текла, колючки одаряя лохмотьями судьбы своей

ползучей.

Вот так и я. Взметнется сквозняками стихов забытых

вяленая строчка —

и словно неприкаянно на камне души блеснет

пустая оболочка.

Змея теряла прежнюю оправу, страстей смертельных шину

слюдяную.

А я? Не отскоблю ни седину я, ни добрую и ни худую славу.

Нервы

Закусила удила… Плохи были бы дела?!

Но потом поладила. Прилегла, погладила.

Вслушивалась, тихая, что тут, за гардиной, —

сердце, что ли, тикает за моей грудиной?

…Штора тонкая светилась. Ты как будто поняла.

Полежала, подхватилась и цветочки полила.

Змея

Опять линяю. Сбрасываю кожу —

обновка глянцевитая под ней.

От этих перемен я, подытожу,

не стану ни добрее, ни подлей.

Не важно, что за прелести наряда.

Но главное, наверно, каково

количество накопленного яда

и качество смертельное его.

Штормит

Пасутся слепые барашки

на поле глубокой тоски.

Как будто гадальной ромашки

по ветру летят лепестки.

Наверное, так вот и пращур,

откинув на время топор,

в восторге глядел на кипящий

и солью слепящий простор.

И так же, возможно, захочет

потомок мой через года

взглянуть, как над бездной клокочет

и дышит бедою вода.

Шахидка

Толпа московская пестра. И в ней без трепета и страха

идет чеченская сестра – вдова джигита, дочь Аллаха.

Строга душа, темна накидка. Но взгляд, как лезвие, блестит.

Упрямо движется шахидка, несет невидимый пластит.

Они придумали хитро’: за мужа месть, мол, неподсудна.

И, мол, у станции метро всегда бывает многолюдно.

Разлад велик, а век жесток, расчеты кровью за обиды.

Угрюмо странствуют шахиды. Что ж, дело тонкое, восток…

Она все это совершит, но посомневается слегка.

В конце концов, за беззащитных Аллах простит. Наверняка.

На Стиксе

Из тела душу вынув, отвели бесплотную ее на край земли.

На Стиксе как на Стиксе: камыши, пустырь и переправа для

души.

Пустая плоскодонка на реке, и берег золотится вдалеке.

Старик угрюмый, в рубище. Харон? Какая встреча после

похорон!

Ты, лодочник, увы, взимать мастак

обол, античный вроде бы пятак.

Не нужно провожатого. Я сам разведаю дорогу к небесам.

Но если суждено торчать в аду, тропу туда тем более найду.

Опять ни облачка на небе