Козельск — могу-болгусун (Козельск — злой город)

— Луки и волосяные арканы забрать с собой, а так-же сабли стражников, они кованные из булата, — негромко и спокойно наставлял Вятка, когда все было кончено. От других юрт к группе прибивались тени дружинников сотника Охрима и десятских, успевшие побывать в покоях приближенных хана и его обслуги. Тысяцкий подумал об Улябихе, поразившей раба стрелой не моргнув глазом, и заключил. — Ратники, пришла очередь начинать охоту на мунгал, рассыпайтесь цепью, не оставляя после себя даже рабов, чтобы некому было подать сигнала об опасности. Не гоняйтесь за добром нехристей, его надо будет донести еще потом до стены. Направление держите на взводной мост через Жиздру, напротив проездной башни.

Он покосился на семеюшек, остановившихся в стороне, баба успела набить сокровищами объемистый баксон и нацепила его на супружника, опиравшегося на ордынское копье, подобранное подле ханского часового. Лицо у Вятки перекосилось как от зубной боли, а в глазах появился ехидный огонек:

— Званок, а ежели ордынец полоснет тебя саблей наотмашь, ты что станешь спасать, голову или добро в суме за спиной? — с насмешкой спросил он. — А еще надо не забыть про супружницу, она тоже будет рядом.

— Вот супружница пускай и отвечает и за меня, и за этот баксон, — натужно отозвался десятский, поддергивая спиной. — Как только ты произвел ее в десятские, так я ей стал не указ.

Строптивая баба было вспыхнула:

— А как поганые грабят наши хоромы да истобы, и спроса с них никакого!

— Опосля ловитвы оставляй мунгал хоть телешом, — уперся Вятка, — А щас каждый вой на счету.

Улябиха забросила за плечо добрый сноп волос и оскалилась волчицей, будто у нее уже отбирали добытое в честной ловитве:

— Званку этот баксон не помеха, ему не надо склоняться над погаными, — она поджала губы. — У моего семеюшки заместо засапожного ножа мунгальский дротик, и он будет накалывать их под зябры, как тех плотвей.

Тысяцкий покусал губы и не найдя что ответить, махнул рукой вперед, одновременно передвигая другой рукой к середине пояса нож и добротный булатный кинжал, доставшийся ему с прошлой охоты. Ратники бесшумно сошли с места, они превратились в привидения, летавшие над полями сражений, не расстававшиеся с оружием. Стойбище будто вымерло, воины орды забыли обо всем, взвалив тревоги на стражников, должных поддерживать огонь в кострах, но те клевали приплюснутыми носами и опоминались только тогда, когда угли покрывались налетом пепла. Наступило время, самое удобное и для глубокого сна вражеских воинов, когда дневные заботы покинули их головы, и для тех, кто пришел на них охотиться, у которых осталась одна задача — уменьшить число захватчиков, чтобы выжить самим в этом аду.

Вои рассыпались в прерывистую цепь, каждый кусок которой наметил свой участок, они входили в круг, слабо освещенный отсветами от костра, уверенные в том, что нехристи вряд ли сообразят, что это лазутчики из крепости сумели оказаться в центре становища, и потому не сразу среагируют на шорохи за спинами. Если возле костра дремали сторожа, они резали им горла, а если их не было, начинали охоту с края и заканчивали ее на противоположной стороне. Вятка с несколькими дружинниками старался держаться середины, где больше было юрт джагунов, отмеченных конскими хвостами над входами, возле одной он задержался дольше обычного, ему показалось, что хозяин что-то заподозрил и его нет внутри.

Чутье не обмануло охотника, мунгальский сотник сидел на корточках у основания юрты и пытался присмотреться к теням, бродившим по становищу, занятому его сотней. Наверное, он не подавал сигнала тревоги только потому, что опасался прослыть трусом, что в орде было равнозначно смерти, по этой же причине он решил дождаться явных доказательств. Вятка тихо переступил мягкими поршнями, пошитыми из невыделанных шкур, стремясь подобраться к нему сзади, он знал, что воины орды не снимают доспехов даже ночью, отчего их тела покрываются язвами, а кожа становится бледной и вялой, и не спешил с броском ножа, опасаясь попасть в металлическую бляху. До сотника, присохшего взглядом к бестелесным теням, пропадавшим в ночи и объявлявшимся вновь в жиденьких лучах месяца, оставалось не больше пары шагов, тысяцкий уже готовился нанести удар в шейные позвонки, когда тот неожиданно развернулся и издал едва слышный от страха сиплый возглас.

В следующее мгновение он занес саблю над головой, намереваясь рассечь видение, возникшее у него за спиной, Вятке оставалось лишь отпрыгнуть в сторону, чтобы не попасть под замах. Но коротышка джагун, несмотря на плотное телосложение, взялся наносить удары налево и направо, рассекая со свистом воздух и не переставая сипеть хорьком, попавшим в сети, скорее всего он по прежнему думал, что видит перед собой злых духов, насланных непокорными урусутами на него и на воинов. Вятка заставил себя перевоплотиться в гибкую лозину, гнущуюся от сильного ветра, он искал возможность поразить врага ножом и не находил, понимая, что тот может опомниться и диким воплем прочистить горло, сдавленное спазмами страха.