Козельск — могу-болгусун (Козельск — злой город)

— Свет наш Вятка, воевода козельской дружины, мы уже внимали во многие дни словам знатных людей о том, как нам спастись от ордынской напасти, но к единому мнению не пришли. Батыговы полки оказались подобными прузям, они пока не поглотят все до стебелька, не уйдут, в этом мы успели убедиться, — она машинально поправила полу аксамитового кафтана, надетого поверх парчового платья и не сводя с Вятки напряженного взгляда закрасневшихся глаз продолжила. — Одни настаивали на том, что пора покинуть город и попробовать нащупать проход между ордами Батыги, чтобы спрятаться от них за лесами, на Перуновом капище. Туда мы успели переправить молодых беременных и с малыми детишками баб с частью мужей для их защиты. Другие требовали положить животы за свою землю, но не дать нехристям надругаться над нами. Со дня обстояния прошло семь седмиц, погибла большая половина рати и большая часть граждан города, а конца осады не видно. Его и не будет, судя по прибывающей мунгальской лавине, стены крепости трещат от пороков, а в вежах сидят по одному лучнику. Тела наших воинов уносят речные воды, потому что нехристи не предают их земле, а кидают зверям на съедение или бросают в реки.

Воевода, учуяв паузу в речи княгини, встряхнул плечами и с горечью в голосе согласился с ее выводами:

— Это так, матушка Марья Дмитриевна. Скажу боле, — он положил кулаки на колени. — Дружинников и ратников с кметями из сбегов на стенах почти не осталось, на них все больше сыновья козельских мужей по двенадцать-четырнадцать весей, да княжьи с монашьими отроки по пятнадцать-семнадцать весей. Стрелы с сулицами стругать некому, бабы и старики сбирают мунгальские и несут их на прясла, у воев в руках вместо чеканов с цепами, кистенями и ослопами обломки жердин да кольев. Наше оружие зазубрилось, пришло в негодность, кузнец Калема с подмастерьями не успевает ковать новое, но скоро и дреколья не будет, все пожрал огонь, гудящий на улицах города денно и нощно, тушить который стало некому.

Купец Воротына шумно вздохнул и добавил в полной тишине:

— Люди снова, как во времена пращуров, перебрались в погреба и пещеры, отрытые наспех на глубину в несколько аршин. Волчье логово просторней, — он скрипнул зубами. — Мы ютимся в такой всем семейством, кашу варим на пепелище от былых наших хором.

— И я со своими перебрался на постой к погребным мышам, так-от на полках размещаемся, аки огородные тыквы, — подал голос боярин Матвей Глебович Мечник, он превратился в старика с седыми прядями нечесанных волос, свисающих из-под шлема ледяными сосульками. — Припасов из солений с вяленьями осталось индо на седмицу, и те начали вспухать, потому как мы добавили в погреб теплого людского духа.

Вятка посмотрел в его сторону, но ничего не сказал, он как и все видел, в кого превратился глава боярского совета, крепкий еще недавно муж за пятьдесят весей. Не лучше выглядели и другие граждане города. Этот факт, не замечаемый раньше из-за адского напряжения от брани на стенах крепости, поставил точку в спорах о ее защите. Воевода встал с лавки, зазвенев оружием, отвесил поклон княгине с ее сыном, выражавшим свое мнение по поводу услышанного лишь молчаливой ломкой черт на лице.

— Матушка Марья Дмитриевна, я должен сказать, что дружина простоит на стенах дай Бог день — другой, мунгальские пороки все равно найдут в них слабые места и затыкать проломы будет некому. Таких проломов и ноне хватает, их забивают камнем с бревнами бабы и старики. Потом на улицы хлынут орды воинов Батыги, от которых спасения не нашел еще никто. А у нас тут девки с отроками, которых не всех успели отправить на Перуново капище, чтобы они не стали в диких степях рабами, заклейменными как скотины. Да еще старики, о них мы должны жалиться пуще прежнего, потому как они беспомощны. Подступил наш срок по сохранению рода вятичей, индо на нас он и закончится.

Княгиня вскинула голову и прижалась к спинке трона:

— Твои слова, Вятка, сказали о том, что защищать крепость стало невмоготу и что конец обстоянию близок, — брови у нее снова насмурились. Наследник престола снял правую руку с яблока меча и положил ее на грудь, на лице отразилась дерзкая решимость. Княгиня раскрыла бледные уста. — Говори, воевода, что ты надумал сделать, чтобы род вятичей не ушел в землю бесследно, как вода в песок.

— Свет Марья Дмитриевна, я уже послал двоих ратников на охоту в монастырский подземный ход и жду их возвращения. Монахи-от почти все на стенах, а другие церковные послушники наружу с другой стороны Жиздры не выходили.

— Выходили, — не согласился с ним митрополит Перфилий, поправляя на груди, прикрытой бахтерцом поверх фелони, золотой греческий крест. — Но послушники спускались в него не днесь, а после спада половодья, чтобы последить за течью воды через трещины, если такие проявятся. Они прошли ход из конца в конец, он тогда показался им сухим.

— А что деется на верху, не глянули? — повернулся к нему Вятка.