Кожа

Молодая сахарная капиталистка так и сделала: она ненавидела убежавших, боялась побегов и возможных восстаний, строила сахарную империю. Ее отец — еще один сахарный капиталист — никогда не давал ей воли, хотел продать ее подороже замуж, любил изменять матери с домашними и полевыми работающими, отчего их богатый белый дом был заполнен маленькими и молодыми людьми с осветленной работающей кожей. Некоторых из них Сахарный капиталист освободил, а мальчикам даже дал образование. Гораздо лучшее, чем дочери с неработающей кожей. Титульная мать из богатой и уважаемой неработающей семьи не выдержала и отравилась. На радость дочери отец через несколько лет сам умер, и та сделалась единоличной хозяйкой — Молодой сахарной капиталисткой. Отец — сахарный капиталист только по жене — размотал капитал за последние годы, и дочь страстно принялась восстанавливать бизнес и делать его успешнее. У нее получалось эффективно, она не умела отдыхать, тратила деньги только на развитие сахарного леса и не знала жалости. Сводных братьев и сестер она распродала, освобожденных просто выгнала из дома. После отца она ненавидела любых мужчин и людей с работающей кожей. Она наняла новых, более стрательных надзирающих, много платила им и велела наказывать ленивых работающих. Через два года после смерти отца она создала одну из самых мощных сахарных империй в стране и самую сильную женскую сахарную империю. Разговоры об отмене системы работающих и неработающих она презирала. Попытки соседних неработающих женщин втянуть ее в деятельность по творению блага, в том числе для неработающих, она высмеивала. Неработающие и ее хозяйствование над ними были главными и единственными условиями свободы Молодой сахарной капиталистки.

Домна в коже Хоуп в первые дни в сахарном лесу трудилась слабо и рассеянно, не веря до конца, что это с ней происходит. Надзирающие замахивались на нее плетками. Другие работающие посоветовали ей стараться, потому что Молодая сахарная капиталистка велела наказывать ленивых работающих интересно: не только сечь, но и лишать еды и сна, сажать в бочку с гвоздями на сутки. Поначалу Домна в коже Хоуп плакала ночью, и работающие женщины не выдержали и спросили ее, чего она мешает им спать. Она поняла и ответила на поломанном английском, что невыносимо скучает по недавно рожденной дочери (хоть и с тех пор, как ее украл бывший Хозяин Хоуп, прошло уже десять месяцев). Одна из работающих женщин показала на себя и некоторых еще женщин, спящих и нет, назвав их по именам, и сказала, что их точно так же разлучили с детьми, с новорожденными и нет. С тех пор Домна в коже Хоуп не плакала, принялась терять память и душу.

***

Голд была еще жива. Но не была уже королевой сахарного леса. Числилась Слабой и вместе с двумя совсем старыми, примерно пятидесятилетними работающими женщинами готовила еду для других работающих. Мать Хоуп сделалась ниже, поседела, но оставалась все такой же большой и сильной. Но теперь ее силы не хватало на целый день тяжелой полевой деятельности, она заканчивалась в первые два часа. Для кухонных обязанностей силы удавалось растягивать на полдня, иногда — до вечера. Еще Голд охотилась на зайцев, сусликов, ракунов и белок — чаще по ночам. Иногда вытаскивала зверька одной своей мощной рукой прямо из норы, спящим. Приносила на работающую кухню, сама освежевывала, разделывала на куски. Все работающие радовались и были благодарны: надоедало доедать за хозяевами куриные шеи, свиные хвосты и ноги. Иногда Голд ловила и убивала поедающих сахарный лес крыс не хуже работающих подростков. Ненавидящий ее Голубоглазый надзирающий вышел на пенсию, женился и больше не надзирал на этой плантации. Голд была как могла счастлива: слышала, что Хоуп уехала жить сначала в город, дальше — в далекую страну полуработающей или почти неработающей. Голд как умела молилась, чтобы никогда не услышать о дочери. Но однажды в их сахарный лес полупесней, полулегендой просочился слух, что Хоуп вернули и теперь она работающая на плантации Молодой сахарной капиталистки. Полулегенда говорила, что у Хоуп от болезни в Дикой и холодной стране теперь голубые хозяйские глаза и исчезла память. Голд сделалась очень несчастной оттого, что свободной личной судьбы ее дочери не досталось. Работающие кухонные женщины успокаивали Голд, повторяя, что, может, это и не ее дочь вовсе. Но Голд должна была убедиться.