Кожа времени. Книга перемен

Лучший пример посмертной жизни являют Шерлок Холмс и доктор Ватсон. С тех пор как Конан Дойла экранизировали бесчисленное количество раз, эта пара снова материализовалась на голубом экране уже в XXI веке, чтобы продолжить жизнь в категорически иной среде, раскрывая новые, уже почти не имеющие отношения к оригиналу преступления. Изобретатели британского сериала с великолепным Камбербэтчем не просто перенесли исходный текст в наше время, а совершили метемпсихоз — переселение литературной души в еще не опробованные сюжеты, в другую эпоху и в чужие обстоятельства.

Этот опыт вписывается в актуальную экологическую парадигму с ее требованием вторичного использования не только материального, но и духовного сырья.

Во всяком случае, я, как теперь говорят, запасся попкорном (на самом деле в рот не беру), и жду, когда мой телевизор доберется до оживленных героев любимых книжек. Список первого десятка сериалов предлагается ниже.

Гек Финн в Гарлеме шестидесятых

Смок Беллью и золотая лихорадка в Кремниевой долине

Пиквик с друзьями в эпоху Брексита

Фауст и заговор фармацевтов

Остап Бендер и перестройка

Чичиков в Голливуде

Хлестаков в Думе

Обломов в Застое

Чонкин в Афгане

Престарелые хиппи Гаргантюа и Пантагрюэль в Телемской обители с уставом «Делай что хочешь»

Хворые

Цена здоровья

У меня умерла мама. И удалось ей это лишь потому, что мы с братом, вооруженные специальным завещанием, сумели спасти ее от американской медицины, норовящей продлить умирающим мучения, сорвав с пациента последнюю рубашку. Не удивительно, что к здравоохранению США у меня накопилось немало претензий.

Мои отношения с американской медициной начались с Сахарова. Я был молодым, пьющим, доверчивым и к врачу пришел, надеясь, что в Америке лечат даже похмелье. Слушаясь книг, прежде всего — Драйзера, я выбрал доктора с кабинетом на Пятой авеню, тем более что напротив стоял Метрополитен-музей, удовлетворявший мою жажду иным манером. Как водится в Америке с русскими эмигрантами, медицинский опрос начался с политики. Выяснив, что я уже выбрал свободу, доктор заинтересовался Сахаровым. До диагноза дело не дошло, обошлись тестами. Об их результатах я так и не узнал ничего определенного, потому что в отведенное на визит время мы обсуждали здоровье, но не мое, а Сахарова.

Когда академик умер, доктор окончательно потерял ко мне интерес, и я перебрался к другому врачу — обидчивому. Узнав меня получше, он дал понять, что такого и лечить не стоит. К моим жалобам он относился свысока, давая понять, что при таком образе жизни я лучшего не заслуживаю. О диагнозе речь опять не шла. Американская медицина любой ценой избегает определенности, ибо за нее легко угодить под суд в случае ошибки. Помня об этом, врачи всех лечат от одной и той же болезни, которая называется «инфекция» и может означать всё, от чего умирают не сразу. Этим она напоминает мне ту химеру советского здравоохранения, что изображалась аббревиатурой ОРЗ, расшифровывалась — «бюллетень» и случалась после зарплаты.

Несмотря на воспоминания, третьего врача я нашел через интернет и выбрал лишь после того, как взвесил его настоящее и оценил прошлое. Соотечественник и земляк, он заканчивал тот Рижский мед- институт, где учились близкие друзья и красивые девушки. Общие воспоминания оказались лучшим лекарством, и я вообще перестал ходить к врачу. Но тут умер отец, внезапно состарилась оставшаяся без него мать, и на нас обрушилось американское здравоохранение.

Американская медицина может сделать всё, включая много лишнего. Лучше ее в мире нет, но и хуже — немного. Самая развитая и расточительная, она лечит и разоряет страну с одинаковым успехом.

Чтобы распутать эту цепь парадоксов, нужна статистика. На здоровье души и тела среднего американца уходит вдвое больше, чем в любой другой стране, включая, допустим, Францию, где живут лучше и дольше.

Расходы на медицину душат страну и ее промышленность. Нельзя, например, сказать, что американские машины заведомо хуже импортных, — они просто дороже. Почти вся разница — цена страховки, которой фирма оплачивает здоровье своих профсоюзных рабочих — с первого дня до последнего.

Боясь остаться без врачей, низы живут в крепостной зависимости от верхов. Вторые разоряются, оплачивая здоровье первых, поэтому на улице оказываются и те и другие.