Кожаное небо

…Ах, Господи Боже, кузнецу ли не знать, что убивать и проклинать он шел в гранитный дворец – не благословлять… Рабочий же был он, ненавидел же он врагов!..

А меж тем заклятого врага своего Сидоров в благословил. Да. Когда прошёл барон мимо – высокий, сивоусый, точно ёж. и улыбнулся приветственным кликам кисло, и процедил сквозь зубы:

– Барон Николай Толль… Я рад… За жену… Благодарю…

Воочию Сидоров тут увидел: перед ним нетопырём промелькнул сам оборотень!.. Вот кто такой был тот Коля!..

…Но обезумел от любви кузнец, тут же прокричал «ура» и барону за красоту его и ум, за то, что взял он и жёны девушку-работницу, возлюбленную его, и ещё за что-то.

Так светла, и неисповедима, и велика любовь, что и горы прочитанных книг перед нею – ничто… Миллионы книг зовут тебя к убийству, к проклятию и ненависти, когда отнято у тебя счастье, а ты – вдруг благословляешь!..

Запутала кузнеца, отняла разум любовь…

Но это поймёт только мудрый.

А рабочим – до мудрости ли, когда целыми сутками не разгибали они спин за станками.

Когда гул машин вытравливал мысли, думы, разгадки…

Немудрено, что доброхоты потом, когда посольство вернулось на фабрику, с гиком и проклятьями вывезли Сидорова за ворота фабрики на тачке…

…Только тот, кто замучен жизнью, кому неведомы песни радости, поймет, как тяжко быть отвергнутым кровными…

Но так неисповедимы дуги любви, что четвертуй влюбленного, пытай его на огне – он и тогда благословит всех и вся… Душа его до краев переполнена любовью.

А вывозил Сидорова на тачке, ликуя и чертыхаясь, Храповицкий… При этом он кричал:

– Смерть провокатору!

То есть кузнецу – смерть.

Зарубка девятая. Отблеск грозы

…Всё это было давным-давно.

…И вот загрохотала гроза… Сожгли тюрьмы старые, потом их опять воздвигли, добыли свободу, пропили совесть – лафа!

А через месяц – другой, весною белою, северною, Храповицкий нагрянул вдруг к Сидорову в его клетушку, да и выпалил:

– Друг!.. Кто старое помянет, тому – глаз вон!.. Слыхал?.. Алёна-то!.. Вернулась!.. Опять на фабрике работает…

– Урра-а!.. – почему-то заорал кузнец.

Но Храповицкий сердито фыркнул:

– Фу!.. Ты что?.. Эка невидаль!.. Загвоздка не в этом, а в том, что и он за нею пришел… Буржуй-то тот, баронишка… Прикатил на фабрику… Простым рабочим затесался… Только бы не упустить Ладу – жену. Но уже я выведал, чем они дышат, контрреволюционеры, белогвардейцы проклятые!.. Ты что, оглох что ли?.. У-у, провокатор!.. Бойкот вам!

Сидоров оглох. Ничего не слышит, ничего не разбирает. Не исцвела еще любовь неутолимая.

Сердце еще не испело песен, безрассудное, пылкое, душа не иссякла радостью!..

– Лада!.. Властительница!.. – кричал он в сумасбродстве любовном – Вернулась ко мне!..

– Как к тебе?..

– Да. Она теперь – моя… Сбежала таки от барона.

– Что-о?.. – рычал филин. – Но я же голосован. Змея!.. Предательница! Это – анархизм!.. Как так?.. Меня, не какого-нибудь замухрышку, а арти-ста, и променять!.. Байкот!..

– Молчи. Где она? Веди. Тебя свела с ума любовь.

– А!.. Ты с нею заодно?.. Динамитом вас всех надо!.. Бойкот!..

…Прибой музыки, хоралов… Светлый и радостный день празднеств – Первое мая… Улицы и площади, захлестнутые алым.

..У белопенных, снежных от северных зорь, призрачных волн моря, за городом, в ярком душистом, в только что распустившемся березняке, собрались рабочие в праздничную ликующую толпу.

Пришла сюда и Алёнушка – Лада, полонянка.

– Здорово, товарищ! Ура!.. – приветствовали ее все. – Ну как, вместе пойдем теперь?.. А? Не забыла нас?..

И отвечала Лада:

– Конечно вместе… А о старом забудем!.. Да здравствует радость!..

– Да здравствует!.. – эхом гремела толпа.

Околдовала всех нас вешним колдовством, покорила полонянка. И первый, кто принял свято и безропотно её безраздельную власть, жуткую власть заморской вещеокой царицы – беглянки, был Храповицкий.

– Вы думали, я изменила вам? – Древними веяла тайнами своими женщина – колдунья. – Нет, я только боролась… за наше счастье, за счастье человека радости… Бороться и побеждать надо не насилием… а мудростью и любовью… И тогда все пойдут за нами… за рабочими…

Кто-то крикнул надорванно из толпы:

– Провокация!.. Баронишка-то вчера еще удрал с фабрики!.. Динамитом всех их!..

Подумав, Лада продолжала:

– Тут есть один товарищ… мой друг… Кажется, Сидоров… – понизила голос, в упор глядит на кузнеца. – Так вот, он понял это раньше всех.

В ярком тумане солнца подошёл к ней вплотную, затрепетал шёпотом бредово Сидоров:

– Ты любишь… меня?.. Ты помнишь?.. Сидоров, а не Храповицкий… Любишь?.. А?..

Но Лада молчала.

Только светло – чёрные её зори великомученицы цвели под грошовым ситцевым платочком жутко и загадочно…

Зарубка десятая. Храповицкий спасает Россию