Козявкин сын

Тов. Петров вывел Пашку с парохода и передал караульному, охранявшему дрова на берегу.

— Беспризорный! направьте в деревню.

— Ох, уж эти беспризорные, куда я его дену? везли бы в город, в приют бы сдали, товарищ.

Тов. Петров быстро ушел на пароход и слов караульного не слыхал.

В Орловке пароход забрал запас дров и отправился дальше.

VIII. НА КАРАУЛЕ

Солнце уж одним краем окунулось в реку, скоро, гляди, и совсем скроется, от этого Пашке еще тоскливее, хотелось плакать.

Караульный, пожилой мужик, глядел на Пашку в упор.

— Ну, пролетария, что мне с тобой делать-то, а?

Караульный выругался, как будто на кого-то сердился.

— Где же ты ночевать думаешь, а?.. Голытьба несчастная... Драть вас некому, — вдруг почему-то разозлился караульный.

— Моего архаровца вот так же где-нибудь, как щенка, выкинут... иди, куда хочешь.

— Ты Микишку моего, случаем, не знаешь? — уж более мягко спросил караульный, — вот такой же стрекулист, как ты, только почернее.

— Нет, не знаю, — робко ответил Пашка: — я из Вороновой.

— Чей?

— Дергунова Михайла...

— Не знаю чтой-то...

— А где Микишка твой?

— Прах его знает... Твой батька знает, где ты сейчас?

— У меня нет отца и матери, один я.

— Оди-ин! Ну, так ты вольный казак. Куда ты побег?

— Не знаю, хотел в город, — признался Пашка.

— Ах ты, пролетария бесштанная, в город захотел... Кто у тебя в городе-то, родня что ли есть?

— Нету...

— Ну, и народ пошел! Что только из этого народа и будет, — как бы про себя ворчал караульный.

— Так вот что, парень, возьми в шалаше котелок, да сбегай-ка по воду. Пора, поди, и поужинать.

Пашка обрадовался такому обороту дела, живо сбегал по воду, караульный насыпал из мешка картошки и поставил на огонь.

Солнце совсем уже скрылось на завороте реки, засинели берега, от воды подымался пар. Холодно Пашке в одной рубахе, он подкладывал щепки в огонь и сам повертывался, то спину погреет, то бока.

Караульный достал из кожаной сумки краюшку хлеба, отрезал два куска, насыпал соли на тряпочку и снял с огня котелок с картошкой.

— Ну, бегунец, давай подкрепимся малость.

Пашка давно уже слюнки глотал и не заставил повторять приглашения.

Никогда Пашка не едал такого вкусного хлеба и картошки. Съели весь котелок. Пашке жарко стало.

— Спасибо, наелся.

Пашка чувствовал, что надо чем-то отблагодарить караульного, что-нибудь поделать за него.

— Дяденька, я могу за тебя покараулить?

— Ну, какой ты караульщик, — у тебя из-под носа утащат.

— Чать казенные дрова-то, — сказал Пашка.

— Чтож что казенные, а казна-то чья — наша ведь. Наши же мужики целую неделю пластались — возили дрова-то, да пилили, глупый. Растащут, так кому пополнять-то придется — барабинским мужикам да николаевским, а ты думаешь как?

— Я раньше тоже, как ты — глупцом был — не жалел казенного, казна богата, ломай, жги... Тут было дров ух-ты, лет на десять заготовлено. А как началась заваруха с белыми-то, — эх, расходились мужики: тащили, жгли... а пришли товарищи и показали, откуда казна берется. Мы сами и должны были пополнить дрова, вот тебе и казна. Нет, брат, я стерегу каждое полено, как свое собственное. Иди в шалаш, спи, а утром разбужу тебя покараулить маленько.

Пашка залез в шалаш, зарылся в сено. Заснуть никак не мог. Закроет глаза — а старик с парохода, которого взяли в Ортчека, появляется перед глазами, хитро подмигивая Пашке, дескать — ничего не будет — вывернусь; то добродушный караульный ворчал на своего Микишку, ругал его, а в голосе злобы не было.

Пашке показалось, что Микишка-то он и есть, а караульный его отец. «Так вот у меня какой отец-то?» Полегче на сердце стало у Пашки, что отца нашел. Видит Пашка, что отец его спит в шалаше, а он, Пашка, с винтовкой караулит дрова.

Вдруг из-за поленницы хитрый старик подмигивает Пашке глазом, а сам поджигает берестой дрова.

— Нельзя! — кричит Пашка и замахивается на старика винтовкой, — это наше казенно... уходи.

Озлился старик, выхватил у Пашки винтовку.

— Тятя! — изо всех сил крикнул Пашка и... проснулся. Открыл глаза, сам весь в поту... На улице светло. Караульный наклонился над ним и трясет его за плечо.

— Вставай... На, вот мои сапоги надень, да курточку, а то утро холодное.

Вылез Пашка, оделся, взял винтовку и зашагал по берегу, а из головы не выходит сон. Обошел все поленницы, пересчитывал их несколько раз и всякий раз сбивался.

Винтовка хоть и не была заряжена, хоть и больно оттягивала плечи, но Пашка чувствовал с ней себя куда смелее, настоящим солдатом.

Перед восходом солнца Пашка заметил, что из тумана вынырнула лодка и направляется к берегу, где дрова. В лодке двое: молодой и старый. Пашке показалось, что это старик с парохода, что забран в Ортчека. Вспомнил сон и похолодел.

— Нельзя сюды! — закричал Пашка и снял с плеча винтовку.

Лодка попрежнему двигалась к берегу.

— Стой! Стрелять буду, — и Пашка стал целиться в лодку.

Лодка повернула по течению и пристала к берегу ниже дров.

Пашка не спускал глаз. Он твердо был убежден, что это именно тот старик задумал что-то нехорошее.

Старик вылез на берег и пошел к Пашке.

Подпустив шагов на 30, Пашка вскинул винтовку и стал целиться.