Козлоногий Бог

Вошла Мона с уставленным посудой подносом. Она не смотрела на них и они не смотрели на нее.

— Как теперь быть? — спросил Хью, когда она снова вышла.

— Я поговорю с ней, — сказал Джелкс.

— Надеюсь, что поговоришь, — ответил Хью, — Кто-то определенно должен это сделать. Я не думаю, что она понимала, что делает.

Мона вошла снова, держа в руках большую коричневую фаянсовую чашку. Она остановилась в дверях и стояла, глядя на них. В зеленом платье, которое все еще было на ней, и с лентой в волосах она выглядела, как недавно выразился Хью, так, как будто бы сошла с греческой вазы. Джелкс посмотрел на Хью. Он зачарованно уставился на нее, забыв обо всем остальном. Он перевел взгляд на Мону. Она стояла в дверях, глядя на Хью, который полулежал в глубоком кресле. Ее лицо было спокойным. Глаза ее были неподвижны, но обычно сжатый рот был расслаблен, а губы ее были полными и красными, и во впадинке на шее заметно бился пульс. Джелкс пришел к выводу, что Мона прекрасно знала, что она делает, и что не было никакой необходимости в том, чтобы говорить с ней об этом.

Они поужинали в молчании, не считая редких фраз, обусловленных этикетом. Джелкс и Мона пили свой извечный чай, а Хью, хоть и воздержался от серьезной выпивки из уважения к Джелксу, все же открыл бутылку пива, чувствуя, что это было ему необходимо. В конце концов, хмель — аналог винограда, а Пану тоже делались возлияния. Джелкс, наблюдая за своими товарищами краем глаза, заметил, что Мона, подняв глаза, обнаружила на себе взгляд Хью Пастона и поспешно опустила голову снова, чтобы до самого конца ужина больше ни разу не посмотреть в его сторону.

Они закончили трапезу и сразу же разошлись по своим комнатам. Джелкс гадал, нужно ли ему патрулировать коридоры, но решил, что будет лучше позволить событиям развиваться своим чередом и, вздохнув, натянул пижаму через голову. Будь, что будет. Dei et diaboli volunti[60].

Глава 28.

Мона сидела в кровати, крепко обхватив руками колени и пытаясь унять дрожь, и задавалась вопросом, что же, в конце концов, заставило ее вести себя подобным образом. Наступивший упадок сил был пропорционален прежнему состоянию перевозбуждения. Благодаря совести, которая не позволяла ей лгать себе самой, она не отрицала, что Амброзиус, этот предавший веру монах, казался ей дьявольски притягательным; но провоцировать этот аспект личности Хью было все равно, что играть с огнем. В своем нынешнем состоянии она была склонна рассматривать все произошедшее с точки зрения психологии. Амброзиус представлял собой подавленные и вытесненные в подсознание желания Хью, сформировавшие вторую личность. Он должен был пойти и пройти курс психоанализа, чтобы разобраться с этим. Если она и дальше будет валять дурака вместе с ним, то он заработает кошмарный нервный срыв или может быть даже окажется в шаге от признания себя сумасшедшим. Она ужасно винила себя за это. Она была уверена в искренности своего желания помочь Джелксу с его протеже, но в итоге упала так низко, что едва не причинила ему вред. Мона, чьи моральные принципы хоть и были достаточно своеобразными, но все же были вполне определенными, ужасно злилась на себя. Почему она позволила себе настолько увлечься? Ей казалось, что она уже усвоила этот урок раз и навсегда. Она понимала также, что и Джелкс был на нее зол, и это расстраивало ее еще больше, ибо она очень уважала его и высоко ценила его хорошее отношение. В том настроении, в котором она пребывала сейчас, бедный Хью скорее раздражал ее и выглядел в ее глазах не просто непривлекательным, а прямо-таки омерзительным Затем, осознав, что с завтрашним днем все равно придется встретиться лицом к лицу и что он неуклонно приближается, пока она раздумывает о произошедшем, она приняла две таблетки аспирина и попыталась заснуть, но, как и можно было ожидать, попытка оказалась безуспешной. В конце концов, она довела себя до того, что вся ее жизнь предстала перед ее мысленным взором и она безнадежно разрыдалась в подушку.

Потом ей показалось, что она немного успокоилась, и хотя она была совсем без сил, настроение ее изменилось. Все же Хью был очень мил, а жизнь невыносимо трудна; она бы наверное даже скучала по нему, если бы рассталась с ним, и, вероятно, гораздо больше, чем могла себе представить. Почему бы ей не выйти за него? Это сделало бы его счастливым и избавило бы ее от невыносимой борьбы за выживание.