Козлоногий Бог

Затем опять вернулось ее состояние упадка. В конце концов, послевоенная депрессия не будет длиться вечно и как только она сможет нормально зарабатывать, то снова будет больше всего на свете любить свое существование гулящей кошки; и больше всего на свете ненавидеть свои попытки быть хорошей женой для Хью. Слезы снова потекли по ее щекам, но теперь это были слезы ярости. Мона злилась на себя, на Хью, но больше всего на Джелкса, который, как она понимала теперь, служил своего рода совестью для них обоих. Она явственно ощущала, что Джелкс, если уж говорить откровенно, ненавидел Пана и постоянно мысленно перекрещивался, дабы предотвратить его манифестацию, тем самым внося хаос в происходящее точно также, как и Миссис Макинтош своим обещанием молиться за нее. В ярости Мона отшвырнула в сторону свою сдержанность, но все же самоуважение уберегло ее от того, чтобы уступить Пану в его сатирическом аспекте. Слезы ярости уступили место слезам жалости к себе, и затем, когда они вымотали ее до изнеможения, безнадежным слезам смирения перед жизнью со всеми ее проблемами. Жизнь в этом мире оказалась ей не по зубам и она страстно желала оказаться в долинах Аркадии.

Хью, в свою очередь, не пил никакого аспирина и стоял у окна, засунув руки в карманы халата и уставившись на звезды. Он получил приличную встряску и сон к нему не шел. Он мог быть дураком в ведении совместных дел с другими людьми, потому что был слишком внушаемым и на него легко можно было повлиять, но ни в коем случае не был таковым в оценке того, что ни из себя представляют, ведь благодаря своей податливости он обладал достаточно сильной интуицией. С чувством восторженного триумфа он заключил, что Мона позволила себе зайти намного дальше того, чем она изначально планировала; но он также чувствовал и то ее настроение, которое господствовало на протяжении всего ужина. Он вполне осознавал, что Мона твердо решила не вступать ни в какие отношения с ним, во-первых, потому что он недостаточно ей нравился, а во-вторых, потому что гордость стояла на ее пути, словно лев. Со своей стороны он чувствовал, что все лучшее, что приготовила для него жизнь, было связано с Моной. Его негативная, сверхчувствительная натура тянулась к динамизму Моны как к единственной вещи, которая позволила бы ему продолжать жить в этом абсолютно темном и холодном мире, который от одного ее прикосновения заливался золотым сиянием. Дошло до того, что он испытал настоящее отчаяние; если Мона не захочет быть с ним, то он понятия не имел, как он тогда будет жить.

Хью казалось, что это была не та проблема, с которой стоило обращаться к Небу, где не нужно было ни жениться, ни выдавать кого-либо замуж; скорее можно было надеяться на землю с ее бесконечным богатством и неизменным плодородием. Разве не смогла бы Великая Мать всех нас в своем богатстве и изобилии удовлетворить и его потребность тоже? Почему мы забываем о Матери в своем служении Отцу? Какие особые преимущества дает непорочное зачатие? Являются ли нисходящий с небес Заступник и восходящий Пан двумя противоположными силами, пребывающими в вечной борьбе, или же они подобны переменному току, протекающему между полюсами духа и материи?

Этого Хью не знал. Метафизика никогда не была его сильной стороной. Он лишь знал, в чем он нуждался, и, рассматривая это как свою законную потребность, не понимал, почему вообще он должен отказываться от ее осуществления. Он намеревался получить желаемое, если это было в его силах, и точка!

Он стал думать, как это можно было сделать. Что творилось в сердце Моны? Почему она не была в браке в свои тридцать с лишним лет? Чего такого она требовала от мужчин, чего они не могли ей дать? В чем реальность расходилась с идеалом? В том ли, что сейчас не существовало посвященных жрецов, способных проводить с ней ритуалы Элевсина? Вероятно, проблема заключалась именно в этом. И он долго раздумывал над тем, смог ли бы он, Хью Пастон, взять на себя роль жреца мистерий точно также, как Ямвлих советовал жрецам взять на себя роль Бога? Мог ли он, представив себя греческим жрецом-посвященным, отождествить себя с Паном? Это был смелый шаг, но, в конце концов, он был вполне традиционным и этом не было ничего нового.