Козлопеснь

Примерно неделю назад, как раз перед тем, как я принялся выцарапывать этот рассказ на воске — воск, кстати, нынче совсем не тот, что раньше; во дни моей молодости он не крошился и не расслаивался, как теперь, и его можно было растапливать и использовать снова многократно — я обнаружил, что не могу припомнить кое-какие детали и решил, что лучше будет их проверить; и вот я направился к лотку Декситея на рыночной площади, поискать копию книги, посвященной, как я слышал, как раз тем материям, с которыми у меня возникли сложности.. Я нашел нужную книгу и уговорил Декситея на бесплатный просмотр — вы еще не забыли, что Декситей — это тот самый удачливый предприниматель, владеющий правом на издание сего великого труда; я убедил его, что аккуратность излагаемых мной фактов в его собственных интересах — а затем, отчасти потому, что тем утром у меня не было никаких особых дел, а отчасти просто чтобы позлить Декситея, я задержался, копаясь в других имевшихся в наличии книгах; одна из них была посвящена как раз описываемой мной Сицилийской Экспедиции. И вот, пока я стоял там и читал ее, маленький старикашка (я бы сказал, моего возраста или чуть помладше, но скрюченный артритом), услышал мое чтение и подошел поближе.

— Что ты только что сказал? — спросил он.

— Это не я, — ответил я. — Так говорится в книге. Написал ее... — я вернулся к началу свитка, — ... Фейдон Лепсийский, кем бы он не был.

— В таком случае, что ты только что прочитал?

Я нашел то место.

— Он утверждает, что в великой битве в гавани между афинским и сиракузским флотами афиняне потеряли пятьдесят кораблей утопленными или разбитыми, а сиракузцы — сорок. И он ссылается при этом на слова Сикана, сиракузского командующего, который лично пересчитал остовы и которого друзья и враги единодушно называли правдивым.

— Чтоб мне провалиться, — сказал старик. — Мы что, в самом деле потопили сорок кораблей этих ублюдков? Я ничего такого не помню.

— Значит, и ты тоже был там? — спросил я. И тут же я узнал его и смог назвать по имени: Ясон, сын Алексида, из Холлиды. Затем назвал свое.

— Ты должен мне семь драхм, — сказал он.

Первый и последний раз я видел его вечером после битвы. Он сидел перед скверно пахнущим костром, который топил в основном плюмажами шлемов (что в тогдашних обстоятельствах выглядело довольно многозначительно) и играл сам с собой в бабки. Чтобы отвлечься, я предложил составить партию. Он спросил, есть ли у меня деньги, и я ответил да, немного, так что он предложил ставку по два обола за очко. По тем временам ставка была довольно высокая, но поскольку я не видел смысла умирать богатым, я ее принял, и мы стали играть. Разумеется, он выиграл все партии; я отдал ему все наличные деньги и остался должен еще семь драхм. Обнаружив, что я не могу полностью расплатиться, он пришел в крайнее раздражение, принялся обзываться и потребовал отдать в залог меч и доспехи. Тут я довольно поспешно удалился. Но он ходил за мной по всему лагерю, стенал, ругался, ныл об этих жалких семи драхмах, пока не подошел Калликрат с несколькими друзьями и не погнал его взашей.

Я упоминаю этот инцидент по трем причинам: во-первых, он послужит легкомысленным предисловием к весьма мрачной главе моей истории, во-вторых, в надежде, что в один прекрасный день Ясон, сын Алексида, услышит эти строки и устыдится; в-третьих, в качестве комментария относительно фундаментального дурновкусия ведающих судьбами Мойр, которые позволили таким, как я и этот гнусный Ясон, выбраться с Сицилии живыми, а множество славных мужей обрекли на погибель.

Возвращаясь к моему рассказу. После битвы в гавани нерешенным остался всего два вопроса: как нам убраться отсюда, и возможно ли это вообще. Несмотря на то, что правдивый стратег Сикан и был осведомлен о том, что Сиракузы лишились сорока из девяноста своих кораблей, никто из нас об этом не знал, и когда Демосфен предложил морякам еще раз попробовать прорваться на следующее утро, то остался жив только чудом. В итоге было решено, что мы сожжем оставшиеся корабли и двинемся по суше в Катану, которая к тому моменту всем и каждому казалась этаким раем на земле. На самом деле корабли так и не сожгли— люди, которые должны были этим заняться, решили, что задача поручена кому-то еще — и корабли остались лежать на песке, так что сиракузцы закончили войну, имея ровно девяносто кораблей, как и в самом ее начале.