Козлопеснь

Я нерешителен и всегда таким был. Я предпочитаю вынужденные решения принятым свободно, по размышлению — это дает возможность винить богов, если решения оказываются неверными. Поэтому я не стал выбирать между двумя предоставленными мне вариантами: обнять ее или проигнорировать. Я стоял и ждал, что она скажет.

— Эвполид? — сказала она. — Это ты?

— Да.

— Что ты здесь делаешь?

— Я вернулся домой.

Никто из нас не двигался, и мне внезапно пришло в голову, что я понятия не имею, как долго меня не было. Может быть, меньше месяца, а может быть — два года. Понятия не имею. Я совершенно не представлял, какое сейчас время года — сев, жатва, сбор винограда — и сколько прошло с тех пор, как мы стояли в этой самой комнате и я был в своих дорогих доспехах, которые сейчас, наверное, продают с аукциона на какой-нибудь пыльной сицилийской площади.

— Ты вернулся домой? — спросила она. — Что случилось? Никто не говорил, что флот вернулся...

Тут она бросилась через комнату и обхватила меня руками, довольно неловко; так пылающий энтузиазмом дружелюбный пес прыгает вам на грудь, выбивая дух.

— Ох, ты вернулся, — сказала она, притягивая к себе мою голову и целуя меня. Против ожидания, этот поцелуй не разрешил моих сомнений; я все еще не мог понять, каким будет решение.

— Так что же случилось? — спросила она. — Ты дезертировал? Бьюсь об заклад, так и есть, ты, трус! Только завидев врага, ты сказал себе: с меня довольно, и бежал, пока не добежал до кораблей. И теперь все будут тыкать в меня пальцами и говорить: вот идет жена труса. Есть хочешь?

— Нет, — сказал я.

— Что ж, я и не сомневалась, что ты набит сицилийской пшеницей. Каковы тамошние девушки? Дешевые? Разумеется, ты все на них истратил, даже на подарок мне не осталось, даже на пару бронзовых сережек. Бороду тебе надо подровнять. И где твои достпехи? Ты же не мог их просто взять и выкинуть.

— На самом деле, взял и выкинул, — сказал я.

— Эвполид, — сказала она. — Что произошло?

Я хотел рассказать ей, но не мог. Добравшись до дома, я не знал, что делать — как сезонный рабочий после окончания сезона.

— Что-то не так, правда? — сказала она. — У тебя такой вид, как будто какая-то из твоих дурацких пьес провалилась. Теперь с тобой две недели нельзя будет нормально жить, и я буду бояться хоть что-нибудь себе купить. Что случилось? Где остальные? Мы победили?

— Нет.

— Только не говори, что вы бросили воевать и вернулись с пустыми руками. Я всегда знала, что этот Демосфен обычный жулик. За это его приговорят к смерти, попомни мои слова. И очень правильно сделают.

— У них не будет такой возможности, — сказал я. Дело обстояло так, как будто все случившиеся со мной лично и со всей армией было секретом, который Федра должна была из меня выудить. Если она справится, то победит.

— Я хочу, чтобы ты все-таки объяснил мне, что произошло, — сказала она. — Ты что, правда дезертировал? Или ты был ранен и тебя отправили домой? Эвполид, ты ранен?

— Нет, — сказал я и первый раз посмотрел ей в глаза, безо всякого выражения.

Помню, как я в первый раз в жизни узнал, как выгляжу. Мы с ребятами играли на склоне холма у Паллены, а по склону сбегал маленький ручеек, наполняя небольшой пруд, который в жару высыхал. Мы сидели вокруг этого пруда и бросали камешки в лягушек, и один из мальчиков рассказал историю, услышанную от своей бабушки. Это была история Нарцисса и я не понял, в чем ее смысл. Царевич посмотрел в воду, говорилось в ней, узрел прекрасного юношу и влюбился в него. Непонимание раздражало и я прервал рассказчика.

— Аминта, — сказал я, — кто был этот прекрасный юноша? И как он мог дышать под водой?

Все стали смеяться и обзываться, но я не обращал внимания.

— Ты сам не знаешь, так? — подначил я его. — Это дурацкая история, и ты сам ее только что выдумал.

Все снова расхохотались, и Аминта объяснил, что если посмотреть в воду, то увидишь собственное отражение.

— Что это — отражение?

— Твой образ.

— У отца есть портрет матери, — сказал я. — Ее нарисовали для него на вазе в образе Пенелопы, хотя получилось совсем непохоже. Но меня никто никогда не рисовал.

— Его и не надо рисовать, — сказал Аминта. — Он появляется сам собой. Да вот — сам посмотрись в пруд.

Я-то знал, конечно, к чему это все — я посмотрю, а они столкнут меня под воду и будут держать, пока не забулькаю. Но позже, возвращаясь домой, я поддался любопытству, остановился около поилки во дворе и заглянул в нее. И увидел в ней образ. Это был уродливый мальчишка с перекошенной рожей и большими ушами, я его возненавидел, потому что он меня напугал. Я разревелся и побежал домой, и отец спросил, что произошло. Я рассказал ему и он расхохотался.

— Ну, — сказал он, — с этим ничего не поделаешь, так ведь? Нравится тебе или нет, это лицо у тебя на всю жизнь.

— И ты не можешь сделать его получше? — спросил я.

— Это может только Зевс, — ответил он.