Козлопеснь

— И насколько вероятно, что присяжные столкнуться с подобной дилеммой? — спросил я. — Скажем, в ближайшем будущем?

— Меня не спрашивай, — сказал Демий. — Где ты был накануне отплытия флота?

— Здесь, — сказал я. — Спроси мою жену.

— Она в принципе спит, твоя жена? Или она страдает хронической бессонницей?

— Она славится крепостью своего сна, да. А где ты был накануне отплытия флота?

— На Самосе, — ответил он без запинки, — обедал с афинским наместником и его свитой. Я расследовал контрабанду запрещенных товаров, а они мне помогали.

Я вспомнил тот суд.

— Отменное алиби! Тебе очень повезло, — сказал я.

— Алиби? — он пожал плечами. — Ты ведь знаешь, какое у нас отношение к людям, ставящим общее благо превыше своего? Не боюсь показаться нескромным, но я уверен, что вношу существенный вклад в сохранение нашей демократии.

— Без таких, как ты, — сказал я, — никакой демократии и не было бы.

— Именно. И еще, знаешь ли, я не очень тонкокожий человек, но иной раз люди одними лишь словами могут ранить очень больно.

— Люди?

— Самые обычные люди, как ни странно. Но не только обычные. Всегда найдутся охотники показать пальцем.

— Правда?

— О, да, — сказал он печально. — Например, была одна пьеса — несколько лет назад — которая содержала нападки лично на меня. Предполагалось, видимо, что это комедия. Так или иначе, один мужчина в маске изображал меня, вытворяющего всевозможные антиобщественные поступки, и все страшно хохотали. Это было действительно очень обидно, особенно для моей жены.

Это объясняло его интерес к Аристофану — пьеса была его. Сцена, кстати, была так себе, прямо скажем.

— И это еще не все, — продолжал Демий еще печальнее. — На следующий год поставили пьесу — не помню уж, как она называлась и кто ее написал — в которой хор провозглашал, что я не лучше бычьего цепня, и что если Город окажется в нужде, следует положить меня под пресс, как оливку, чтобы выжать все взятки и кровавые деньги. Кроме того, там были намеки на порядки в моем доме, которые я нашел особенно отвратительными.

Это объясняло интерес ко мне.

— Не знаю, что нашло на этих людей, — сказал я.

— Ну что ж, — сказал Демий, едва сдерживая слезы, — это просто яркий пример. Чтобы задешево добиться смеха и аплодисментов, некоторые готовы швыряться самыми оскорбительными — я бы даже сказал, опасными — обвинениями, совершенно не заботясь о том, что губят репутации и даже жизни. В высшей степени безответственное поведение, если хочешь знать мое мнение. Как же — многим были предъявлены серьезные обвинения только потому, что Театр настроил против них общество. Я считаю, что те, кто повинен в этом, должны ответить за все.

— Да, в этом есть зерно, — сказал я.

— Ты полагаешь?

— Без сомнения.

— Это утешительно, — сказал Демий, поднимаясь. — Что ж — не буду отнимать у тебя время. Если вспомнишь что-нибудь...

— ... то обязательно расскажу тебе.

— Ты знаешь, где я живу?

— Да, разумеется.

— Ну, — сказал он, — тогда доброй ночи.

— Доброй ночи.

Сейчас, насколько мне известно, философы не столь популярны, как раньше, но некогда Афины буквально кишели этими самозваными учителями, вроде знаменитого Сократа и Горгия-Сицилийца, читавшими короткие лекции; стоило это удовольствие три обола для слушателей и драхму для тех, кто желал подискутировать — или что-то около того. Они представляли нравственную дилемму, слушатели рассказывали, как бы они действовали в указанных обстоятельствах, а затем лектор доказывал как дважды два, что все присутствующие — мерзавцы хуже Гекаты, и зрители расходились по домам просветленные. Однажды я посетил одно из таких увеселительных мероприятий — думаю, поспорил с кем-то, что не засну — и тема его была такая: нравственно ли казнить скверного человека за преступление, которого он не совершал, чтобы избавить от смерти хорошего человека, который на самом деле и совершил это преступление. Не помню уже, к какому заключению пришел Сократ или кто там тогда читал — странная особенность этих лекций заключалась в том, что никто никогда не запоминал ни лектора, ни его выводов — но у меня осталось ощущение, что попав в такую ситуацию, можно избрать любой способ действий, ибо все они без исключения оказывались фундаментально неправыми.

Закрыв и заперев дверь, я задумался о той лекции и рассудил, что три обола у меня вытянули обманом, ибо вот он я, именно в такой ситуации — и понятия не имею, что мне делать. Была, однако, одна деталь, отличающая текущую ситуацию от той, гипотетической — Аристофан был подлецом и притом виновным, а я — добрым малым без греха на душе. Тем не менее, параллель была достаточно близкой, чтобы ощутить соблазн отправиться к Сократу и потребовать возмещения ущерба.

— Кто это был? — спросил Федра, выглядывая из внутренней комнаты. — Один из твоих собутыльников из Театра? Надеюсь, он не наблевал тут.

— Наблевал — это если выражаться очень мягко, — сказал я. — Любовь моя, у нас большие проблемы.

— Это в каком смысле — у нас?

— Это в том смысле, что после того как меня казнят, ты останешься без гроша, ибо всю мою собственность конфискуют, чтобы вознаградить доносчика.