Козлопеснь

Я сел у огня и задумался. Вариантов у меня было немного. Я попытался поставить себя на место Аристофана. Можно было не сомневаться, что Демий нанесет визит и ему, если завтра с утра пораньше не обнаружит меня у своих дверей. Далее — остановит ли Аристофана тот факт, что я и в самом деле являюсь свидетелем его преступления и как таковой способен дать более достоверный отчет о событиях той ночи? Вероятно, нет — по причинам, озвученным Федрой. Поскольку он там был, то может не хуже меня нарисовать убедительную картину, а раз он будет обвинителем, а я — обвиняемым, афинская публика более охотно поверит ему, чем мне. Существует теория, что у нас в Афинах имеются разные законы для разных преступлений. Это не так. Когда человек оказывается на скамье подсудимых, никто не трудится прислушиваться к тому, что там зачитывает обвинитель. Все знают, что подсудимый обвиняется в том, что он виновен, и по этому обвинению оправданий не бывает. Для признанных виновными в Афинах есть только один приговор: смертная казнь через прием болиголова.

В общем, оставался единственный вариант: бежать. Для обвиняемого покинуть Афины до смешного просто. Причиной тому не беспечность, но осознанная политика, ибо бегство подтверждает вину без необходимости переводить время присяжных на выслушивание дела, и позволяет потратить это время на более насущную задачу — обвинение невиновных. Бегство также позволяет конфисковать собственность преступника мгновенно; в наши дни появилось предосудительное обыкновение затягивать суд, чтобы дать родственникам время распродать имущество и переправить выручку за границу.

Поэтому если я решу бежать, никто не станет мешать. И куда же мне отправиться? Меня ожидает ужасная перспектива зарабатывать на жизнь собственным трудом — в Мегаре, Беотии или где-нибудь еще. Алкивиадам этого мира, разумеется, нетрудно прыгнуть на корабль и дать деру — у них имеется широкий выбор из множества крупных городов и царских дворцов, борющихся за право предоставить убежище полезному и хорошо информированному предателю. Когда же из родного города бежит ничтожество вроде вас или меня, ему приходится соглашаться на любую работу, и если он не владеет ценным искусством или ремеслом, ничего хорошего его не ждет — скорее всего, его предел — это забота о свиньях или уборка сельхозпродукции. Нас, афинян, в Греции не слишком любят; афинянам за пределами Аттики найти работу особенно трудно. Единственным ремеслом, которым я владею, является сочинение комедий, и мой рынок сбыта ограничен одним-единственным городом. В общем и целом лучшее, на что я мог рассчитывать — это сбор оливок или винограда в сезон, что было довольно далеко от моих представлений об идеальной жизни. Времена меняются, а я старомоден, знаю, но я по-прежнему верю (а в те дне так думали все), что человек, чья жизнь зависит от других людей — как его не назови: слуга, наемный рабочий или еще как — мало чем отличается от раба, который делает, что ему прикажут. Человек без земли — это человек несвободный, а не имея свободы, нет смысла жить. Когда я был в бегах на Сицилии, свобода у меня была — а больше ничего.

Бежать я не стану, а если я останусь, то мне придется либо донести на Аристофана, либо умереть. Я окликнул мою душу — можно спросить? — но этот обыкновенно красноречивый дух притворился, будто не слышит меня, оставив меня в полном одиночестве. По долгом размышлении я увидел решение — и оно даже выглядело разумным.

Должна была быть какая-то причина, по которой во время чумы и во время битвы бог выбрал именно меня. Я знал, что это за причина — я должен был защищать сына Филиппа до самой своей смерти. Бог теперь устроил так, что мне придется умереть, чтобы он жил — но это объясняло, почему я пережил чуму и войну, а в мире, лишенном логики, мы выбираем любое хоть сколько-нибудь логичное объяснение. К слову — не так давно мы говорили об этом умнике, Эврипиде. В целом мне не нравится его творчество — слишком нахальное, слишком современное и слишком интеллектуальное только ради интеллектуальности — но есть у него одна сцена, которую я, признаться, ценю.

Это сцена из его «Геракла», она идет сразу после того, как герой, обращенный в безумца, истребляет всю свою семью; его утешает его друг Тезей. Тезей говорит, что Гераклу не в чем себя винить, вина ложится целиком на богов. В конце концов, говорит Тезей, боги не ограничены нравственными законами, они жульничают и обманывают, ослепляют и заковывают одни другого в цепи. Геракла эти слова приводят в ярость и он обрушивается на своего друга. Нет, говорит он, я не верю, что боги способны на злодеяния — они чисты и святы, и все, что они творят, они творят во благо.