Козлопеснь

— Ну, — сказала она, — на твоем месте я сочинила бы самую остроумную речь в своей жизни и прочесть ее в свою защиту. Это единственное, что тебе осталось. — Внезапно она обхватила меня руками, едва не сломав мне горло — она была сильная женщина, хотя с виду и не скажешь. — Эвполид, идиотина, — сказала она, — я не хочу, чтобы тебя убили, — и расплакалась.

Сердце мое едва не лопнуло, и я попытался утешить ее.

— Федра, — сказал я, — не беспокойся, все будет хорошо. Твой отец присмотрит за тобой и за мальчиком, я уверен. У него ведь нет наследника, а тут Эвтихид. И у нас полно времени, чтобы вывести деньги — ты же знаешь, как долго тянутся эти суды...

— Ты невыносим, — всхлипнула она. — Тебе грозит смерть, а ты думаешь только о деньгах. Как это типично. Ты вообще не способен понять, да?

Она вывернулась из моих объятий, бросилась в свою комнату и снова заперла дверь.

ОДИННАДЦАТЬ

Что хорошо в висящем над головой смертном приговоре — вы прекращаете беспокоиться о пустяках, а для склонных к излишней тревожности, как я, это огромной плюс.

Все в порядке, вы не пропустили целый свиток — до суда еще не дошло. Я выражаюсь фигурально. Я пока только чувствовал, что обречен на смерть. Скажете, я преувеличиваю, чтобы придать истории драматичности. Что ж, может, вы и правы. Увидим.

Следующим утром я отправился к Аристофану. Не знаю, чего я думал добиться, но надо было попытаться переговорить с ним. Впрочем, раб-привратник сказал мне, что он уехал по делам и вряд ли вернется раньше, чем через неделю. Сперва я решил, что сын Филиппа запаниковал и сбежал — это бы решило все проблемы; во мне проснулся робкий оптимизм. Чтобы быть уверенным, я отправил нашего раба Фракса присмотреть за домом Аристофана, и разумеется, вскорости он сообщил, что Аристофан вышел и через полчаса вернулся с двумя куропатками, морским окунем и копайским угрем. Определенно, необходимость донести на человека, который спас его жизнь, не лишила его аппетита.

Снова я пошел к нему, и снова раб сообщил мне, что Аристофан отсутствует. Он, похоже, не запомнил меня по предыдущей встрече, поскольку на этот раз сказал, что его хозяин уехал на две недели в Элевсин, на Мистерии. Я спросил, уверен ли он, и он сказал — да, как он может быть не уверен; тогда я спросил его, любит ли он морского окуня. Он сказал — нет. Тут я сдался и пошел домой.

Федра сказала, что мне надо сходить к Демию. Она рассудила, что можно попробовать надуть его, пообещав свидетельствовать, как он скажет; будучи же вызван на суд, я могу провозгласить во всеуслышание, что Аристофан чист, как дитя, и что Демий предлагал мне денег за лжесвидетельство. Афиняне обожают предательство, но ненавидят предателей, как говорится; вполне возможно, что они проглотят это и вместо нас убьют самого Демия. Увы, было уже слишком поздно — Аристофан определенно заключил с Демием сделку, и я сказал Федре — очень жаль, что она не подумала об этом вчера. Да и вряд ли такой вариант сработал бы — Демий слишком искушен в своем деле, чтобы его можно было подловить так просто, и без труда добился бы смертного приговора для нас обоих.

Невзирая на протесты Федры, я занялся выводом кое-каких сумм. Тут возникали две проблемы. Первая заключалась в продаже моей собственности; вторая — в вывозе вырученных сумм. Не было никакого смысла отправлять их в любую точку в пределах Афинской империи, поскольку вся она лежала под рукой общественного конфискатора. Точно так же не было никакого смысла в выводе их в чужеземные страны, поскольку Федра не смогла бы заполучить их оттуда никоим образом — гораздо быстрее до них добрались бы спартанцы, чтобы потратить на боевые галеры или еще какую чепуху. И вот, перебирая драгоценности Федры, мы наткнулись на ожерелье (безвкусное, но недешевое) — подарок фессалийских царевичей. Мы посмотрели друг на друга и сказал: — Эээ, — но никто не смог придумать идеи получше, так что я снова отправил Фракса, на сей раз к знакомому, который состоял в Совете, чтобы узнать, живы ли еще Александр с Язоном и не лишились ли власти. Он вернулся с ответом, что Александр убил Язона и теперь правит единолично. Я сел и написал Александру письмо. Я напомнил ему о нашем визите и поблагодарил его еще раз за представление моего «Стратега», высыпал все театральные слухи, которые я слышал или смог сочинить, и завершил письмо наилучшими пожеланиями. В качестве постскриптума я добавил, что вместе с письмом отправляю некоторую небольшую сумму денег; если он сможет присмотреть за деньгами, пока либо я, либо моя жена или ее доверенное лицо не явятся за ними, то я буду ужасно, ужасно благодарен. И затем, под влиянием вдохновения, я написал, что в знак преклонения я высылаю рукописи двух своих пьес и копию собрания сочинений Эсхила — у меня как раз была одна, зарытая где-то в сундуках. Думаю, именно эти рукописи или Эсхил решили дело, потому что когда пришло время, Александр вернул практически всю сумму, добавив сверху пару золотых серег и железную брошь в виде навозника.