Козлопеснь

— О боги, — сказала она, — что ты натворил?

— Я ничего не натворил, — ответил я. — И это самое скверное.

Федра села рядом со мной.

— А что ты предположительно натворил?

— Разбил статуи.

— Это чепуха, — сказала она с облегчением. — Я могу поручиться за тебя. Ты был в постели со мной.

Я покачал головой.

— Не думаю, что этого достаточно, чтобы убедить присяжных, — сказал я. — Вот если бы я доказал, что был в постели с обвинителем, с председателем суда и со всеми членами Совета, это было бы уже что-то. С тобой ? Без шансов.

— Но это же правда, — сказала Федра. — Неужели можно поверить, что я иду на лжесвидетельство только ради того, чтобы защитить тебя?

— Тебя ждет величайшее откровение, — сказал я. — Нет, если только один способ спастись, совершенно невозможный.

— Что же это, ради богов?

— Не спрашивай.

— Не будь идиотом, — сказала Федра. — Объясни, что происходит.

— Ладно, — сказал я. — Это был Демий, доносчик. Знаешь его?

— Я слышала о нем, — сказала она. — Он стоял за тем громким делом, когда судили людей, которые контрабандой возили духи из Коринфа. Между прочим, они был вовсе не из Коринфа, эти духи. Любая женщина тебе скажет. Это была дешевая бурда, которую делали на побережье и разливали в маленькие бутылочки.

— Поразительно, — сказал я. — В общем, у Демия зуб на нас с Аристофаном за то, что мы прохаживались по нему в пьесах, и оба мы до сих пор живы. Один из нас нужен ему для его следующей постановки.

— И?

— И тогда второй должен стать ключевым свидетелем. Поэтому он и приходил — поставил меня перед выбором.

— У тебя есть выбор?

— Да.

— Мне показалось, ты говорил, что у нас проблемы.

Я нахмурился.

— У нас проблемы. Как я понимаю, ты говоришь по-гречески? Проблемы. Серьезная опасность. Угроза жизни и собственности.

— Не знаю, о чем ты, — сказала Федра. — Ты ненавидишь Аристофана. Мне кажется, ты должен быть вне себя от радости.

— Потому что могу донести на него, ты имеешь в виду?

— Да.

— В этом-то и проблема, — сказал я и подбросил угля в очаг. — Послушай, Федра, ты меня знаешь. В обычных обстоятельствах я бы не мешкал. Чтобы спасти свою шкуру, я бы донес на родного отца, и тебе это известно. Но не на Аристофана. Я просто не могу.

— Но ты же его ненавидишь, — сказала Федра. — Он твой злейший враг в этом мире. Он спал с твоей женой. Он пытался саботировать твою пьесу. Ради всех богов, — вспомнила она, — да он же и в самом деле виновен в этом преступлении.

— Я знаю, — сказал я.

— И если ты полагаешь, — сказала она, — что из-за того, что ты спас его жизнь на Сицилии, он задумается хоть на минуту, прежде чем донести на тебя...

— Откуда ты это знаешь? — спросил я.

— ... то ты гораздо глупее, чем выглядишь. Ты что, не понимаешь — ты свидетель его преступления, да и всех его дружков тоже, если на то пошло?

— Ну, — сказал я, — это же хорошо, разве нет? Если они будут знать, что я на них не донес, то это может помешать им донести на меня.

Федра печально покачала головой.

— Ты просто не желаешь думать. Ты правда воображаешь, что когда ты покажешь на главного обвинителя и скажешь — это был не я, а он — тебе хоть кто-то поверит? А ведь это единственное, что ты сможешь сказать, когда тебя будут судить.

— Это верно, — сказал я. — Не самый удачный прием защиты.

— Идиот, — сказал Федра. — Почему ты не можешь сделать того, что хочет от тебя Демий? Почему нельзя прямо сейчас пойти к нему и сказать — я это сделаю? Аристофан что, заколдовал тебя? Очаровал?

— В некотором смысле, — сказал я. — Я обещал богу присмотреть за ним.

— Чего-чего?

— Я говорю, дал обещание богу. Дионису. Почему, как ты думаешь, я тащил это бессмысленное тело через пол-Сицилии? Из чувства ответственности перед драматургией?

— Это что, какая-то из этих дурацкий мужских братских клятв? — спросила она. — Я слышала о таких вещах.

— Нет, нет, — сказал я. — Я на самом деле дал богу обещание. Лично. Поэтому-то он и спас мою жизнь на Сицилии — чтобы я присмотрел за Аристофаном.

— Ты что, пьян? — спросила Федра.

— Ох, да благие же боги, — сказал я. — Слушай. — И я рассказал ей о боге; о том, как встретил его в конюшне во время чумы, а затем после «Стратега», а потом — в саду за стеной.

— Так я и знала, — сказала она, когда я закончил. — Ты пьян.

— Глупая ты стерва, — сказал я, — я говорю правду!

— А теперь послушай меня, — сказала Федра, наклонившись вперед и схватив меня за тунику обеими руками. — Мне совершенно без разницы, убьют тебя или нет, но я не потерплю, чтобы мой сын рос гребцом, и я совершенно точно не собираюсь остаток жизни торговать зеленью на агоре из-за какой-то идиотской клятвы, которой вы с Аристофаном обменялись на Сицилии. Поэтому соберись и для разнообразия поступи, как взрослый человек.

— Федра, — сказал я, — ну позволь объяснить тебе еще раз...

— Ох, ты просто жалок, — сказала она. — Ты заслуживаешь, чтобы тебя убили. — Она отпустила меня, в ярости бросилась во внутреннюю комнату и захлопнула дверь.

— Федра, — позвал я.

— Потом! — выкрикнула она через дверь. — Когда протрезвеешь!