Козлопеснь

Фриниху достался первый день. Результаты жеребьевки стали мне известны перед рассветом, и я послал Дорона сообщить о них Филониду. Разумеется, я по-прежнему не знал, какой день достанется мне — второй или третий, и трагедии смотрел, охваченный лихорадкой нетерпения. Мне почему-то хотелось, чтобы Федра была рядом (она, разумеется, сидела на другой стороне театра с прочими женщинами), и в какой момент я бездумной взял за руку сидящего рядом мужчину. К счастью, он слишком погрузился в пьесу, чтобы заметить, поскольку был совершенно не в моем вкусе. Пока Эгист, или Диомед, или кто уж это был, предавался на сцене космической страсти, до меня вдруг дошло, что мои чувства к Федре претерпели нездоровые изменения. Вместо желания, чтобы она никогда не рождалась на свет, при всякой мысли о ней губы мои сами собой искривляются в улыбке, а тело обдает жаром. Разумеется, такое происходило только в ее отсутствие; достаточно было провести в ее обществе несколько мгновений, чтобы вернулись старые, хорошо знакомые чувства ярости и ненависти. Но даже и это было преувеличением. Я чувствовал, что мы становимся похожи на двух стареющих кулачных бойцов, выступающих на сельских ярмарках. Каждый день они должны драться, разыгрывая спектакль насилия и боли, но если присмотреться, то можно заметить, что они вообще не бьют друг друга; и когда люди расходятся, тот из них, что постарше и не женат, приносит порванную тунике тому, что помоложе, чтобы его жена заштопала ее.

И тем не менее, единственным, что нас объединяло, помимо несчастья состоять друг с другом в браке, было это непрекращающееся противостояние. Знаете, как молодожены постоянно думают о том, чем бы друг друга порадовать — симпатичная старомодная брошка в виде кузнечика или новый способ приготовления анчоусов; ну а мы тратили столько же времени и усилий на изобретение новых подколок и оскорблений, — но ничего такого, что ранит слишком сильно. Если мне случалось услышать на рынке, как рыботорговка отвешивает особенно нелестное замечание об одной из своих покупательниц, я повторял его про себя всю дорогу домой, чтобы не забыть; а если от копииста прибывала новая книга, Федра всегда успевала пройтись по ней первой и подчеркнуть углем все упоминания о Клитемнестре, Медее или любой из героинь, имеющих обыкновение убивать или калечить своих мужей. По ночам мы обыкновенно спали. Забираясь в постель, каждый из нас ложился на бок, мрачно глядя в стену. Но утром часто оказывалось, что во сне мы повернулись лицом друг к другу, и обычно она лежала у меня на руке, и я просыпался от того, что рука затекла. После этого мы принимались пикироваться, еще не проснувшись окончательно, пока один из нас не выпрыгивал в ярости из постели и не шел умываться. В тех редких случаях, когда у кого-нибудь из нас зудело, второй никогда не отказывался, но по ходу дела бросал едкие комментарии или притворялся спящим, пока неловкий процесс не заканчивался. Я был совершенно уверен, что Федра перестала встречаться с другими мужчинами (хотя сама она яростно опровергала эти подозрения), в то время как сам я никогда не видел смысла ухлестывать за флейтистками и служанками, которые редко моются и постоянно изводят вас денежными просьбами.

Все это пронеслось у меня в голове, покуда я сидел тогда в театре, так что я даже перестал чувствовать и твердость скамьи (в тот раз я забыл подушку), и скуку от представления, и даже страх перед Фринихом. В сущности, к тому моменту, как я очнулся, царя (или кто уж это там был) уже убили, или ослепили, или превратили во что уж там он был превращен, а хор пошел на второй круг причитаний. Я выбросил все мысли о Федре из головы и принялся рассматривать публику.

Возможно, виной тому мое воображение, но я верю, что могу на глазок определить, побежит неприятельский строй или устоит, окажется публика дружелюбной или враждебной. Если говорить о публике, то очень многое можно предсказать заранее. Если случался неурожай или враг сжигал посевы, они радовались чему угодно как дети, заливаясь хохотом, стоило прозвучать чему-то, хоть отдаленно напоминавшему шутку. Но если год выдался изобильным или пришло известие о морской победе, они будут сидеть как присяжные на суде над политиком, только и ища, к чему бы придраться. Если пьеса оказывалась хороша, они были безжалостны к актерам, если игра превосходила все ожидания, оказывалось, что пьеса никуда не годится, а костюмы сооружены в последнюю минуту из старых плащей и парусины. И все наоборот, если говорить о трагедиях. Людям ничему не радуются так искренне, как крови и убийствам, когда они угощаются свежим сыром и молодым вином; но при недостатке еды или после прочтения списка убитых жалобы и завывания актеров раздражают их сверх всякой меры. Именно поэтому при отправлении флота трагики приходят в Пирей, чтобы принести жертвы за его благополучное возвращение, а комики возносят немые мольбы Посейдону наслать жестокий шторм.