Козлопеснь

Демосфен понял, что его позиция, пусто она и выглядела на данный момент сильной, на самом деле неустойчива. Если не предпринять что-нибудь быстро и решительно, спартанцы преодолеют свое глубокое уважение к нему и вернуться, и даже его удача не позволит ему продержаться сколько-нибудь долго. Никто не знал, насколько хватит запасов воды на Сфактерии, и хотя море было очищено от пелопоннесских кораблей, ничто не могло помешать маленьким рыболовным судам подвозить воду под покровом ночи.

Поэтому он заключил сделку, которая в сложившихся обстоятельствах была наилучшим решением проблемы. В обмен на разрешение доставлять еду и воду на Сфактерию спартанцы соглашались передать афинянам все свои суда в этом регионе (с условием возврата при заключении мира) и держаться подальше от Пилоса, пока их делегация в Афинах обсуждает условия мирного договора. Спартанцы посольство отправили, но Клеон, находившийся тогда под серьезным давлением умеренной фракции, отослал его назад. Демосфен, соответственно, прекратил поставки провианта, но суда возвращать отказался под предлогом каких-то незначительных нарушений условий перемирия. Спартанцы тут же атаковали на суше и Демосфен не знал, что делать, кроме как требовать подкреплений из Афин. Он не видел возможности взять Сфактерию штурмом, а позволив людям на острове погибнуть от голода и жажды, лишался заложников, а с ними — наилучшей возможности для Афин закончить войну. Кроме того, он и сам вскорости рисковал остаться без еды и воды несмотря на имеющиеся в наличии семьдесят первоклассных боевых кораблей, а поскольку спартанцы как-то ухитрялись доставлять на Сфактерию припасы, ситуация выглядела так, что вполне могла закончиться катастрофой. Он отправил полный отчет о ней в Афины и предложил найти какое-нибудь разумное решение.

Клеон, прогнавший спартанских послов, оказался в неприятной ситуации, и не придумал ничего лучшего, кроме как обвинить посланцев Демосфена во лжи. Поэтому было предложено — полагаю, в шутку — отправить его самого в Пилос, чтобы он лично ознакомился с положением дел, и это предложение было принято подавляющим большинством голосов. Но Клеон проявил выдержку и выдвинул встречное предложение, согласно которому Никий, сын Никерата, один из стратегов этого года, должен быть послан с подкреплением на помощь Демосфену.

Никий, будучи Никием, стоя перед собранием с видом рассудительного барана, сказал, что хотя быть выбранным для столь важной миссии — для него великая честь, нездоровье его таково, что он не может принять ее. Тут Клеон сделал излишне хитроумный шаг. Он сказал, что в Никии нет ничего особенно, как, впрочем, и в Демосфене, от которого вы все так без ума. Любой дурак, сказал он, может захватить этих спартанцев и привезти их со Сфактерии в Афины за пару дней. Да что там, даже он на это способен.

Никий, который сидел и тихо страдал из-за неспособности выполнить свой гражданский долг, внезапно просветлел и сказал, что это чудесная идея, а все присутствующие дружно согласились с ним и принялись славить Клеона во весь голос. Клеон, знавший об искусстве войны примерно столько же, сколько я знаю о добыче губки, побелел, как привидение, и что-то торопливо заговорил. Но никто его уже не слушал; чем больше он тараторил, тем громче его славили, и наконец он понял, что выхода нет.

Он поднял руку, призывая к тишине, и граждане перестали кричать и смеяться в ожидании того, что это хитроумный муж скажет на сей раз. Клеон начал с того, что он тронут и польщен уверенностью в своей персоне, проявленной согражданами, которую он расценивает как щедрое вознаграждение за небольшие услуги, оказанные им афинянам, но при этом чувствует, что она незаслуженна. Он никогда раньше не командовал войском, и хотя ничто не доставило бы ему большего удовольствия, он все же не желает рисковать жизнями своих сограждан в столь рискованном предприятии. Поэтому, продолжал он, возвышая голос, чтобы перекричать грубые звуки, издаваемые согражданами, он возьмет с собой только нескольких союзных гоплитов, расквартированных в Афинах, а также отряд легких пехотинцев и лучников, тоже из союзников. Затем он набрал побольше воздуха, зажмурился и заявил, что если он не вернется с победой через двадцать дней, то афиняне вправе утопить его в его собственной дубильной яме и порезать на сандалии. Афиняне взорвались хохотом и стали славить его так громко, что слышно было по всему городу; ибо даже если в успех Клеона никто не верил, слушать его было огромным удовольствием, и это удовольствие обещало иметь продолжение — сперва когда он отбудет, а затем на его суде.

Он вернулся спустя двадцать дней; при нем были спартанцы с острова, включая сто двадцать аристократов — все закованные в цепи. На сей раз славословие носило иной характер, и хотя следующая пьеса Аристофана, целиком посвященная грубым издевательствам над Клеоном, получила первый приз, это было всего лишь чисто афинским способ выразить любовь к Клеону, как прежде выражали любовь к Периклу и Фемистоклу.