Козлопеснь

Федра в компании тетушки и еще каких-то женщин отправилась принести жертвы в одном из маленьких сельских храмов — больше предлог для пикника, чем религиозное мероприятие. Они принесли жертвы и съели, что осталось, и конюх едва успел запрячь ослов в повозку, когда одного из них укусила муха и он взбесился. Федра, которая как раз укладывала вещи, получила удар копытом в лицо, который сломал ей челюсть. Родные сделали, что могли — выдающийся врач Эриксимах остановился неподалеку, и за ним послали, чтобы он попытался выправить перелом, однако челюсть повреждена так сильно, что он мало чем смог помочь. Федра, сказал посыльный, никогда не будет выглядеть как прежде. На ее лице теперь навсегда застыла кривая улыбка; вроде вот такой, сказал он, не подумав, и указал на меня — только на другую сторону...

Меня накрыл приступ дикого хохота; я привел всех окружающих в ярость, но ничего не мог с собой поделать. Мысль о том, что моя прекрасная Федра отныне будет выглядеть так же отталкивающе, как и ее муж — два сапога пара, воистину, вот разве что она сохранила свои волосы — эта мысль погрузила меня в чистейший восторг, как если бы я стал свидетелем божьего вмешательства. Это было не то по своему чудесное чувство, которое охватывает вас от известий о неудаче врага — в нем не было никакого злорадства. Овладев наконец собой, я велел посыльному возвращаться в Элевсин со всей возможной скоростью и сообщить Федре, что я выезжаю к ней, и если он хоть звуком обмолвиться о моей реакции, то я позабочусь о том, чтобы остаток жизни он провел в серебряных рудниках. Ранним утром следующего дня я выехал в направлении Элевсина в компании Зевсика, поскольку был намерен добраться до места наверняка, не тратя время на переговоры с разбойниками. Но душа моя заставила меня заглянуть к Каллистрату и прихватить золотое с финифтью ожерелье, подаренное мне на прощанье фессалийскими царевичами. Это была самая ценная вещь из всех, какими я тогда владел.

Однажды я купил у одного сирийца треножник: чудесный треножник с бронзовыми львиными головами и инкрустацией из ляпис лазули и стекла. Он был такой дорогой, что я продал его первому же, кто предложил его купить, поскольку с момента покупки не прекращал переживать о потраченных деньгах. Но не успел я его продать, как меня охватило сожаление, и в конце концов я вернулся к покупателю и умолил его продать треножник обратно. Этот покупатель был человек практичный и запросил гораздо большую цену, но я заплатил не торгуясь и унес треножник с собой. Вернувшись домой, я обнаружил, что одна из львиных голов была помята, а большая часть ляписа выковыряли ножом — вероятно, чтобы сделать серьги. Но у меня не возникло чувства, что это хоть сколько-то испортило мой драгоценный треножник — его ценность даже выросла в моих глазах и я никогда не пытался его починить.

Элевсина мы достигли почти в полной темноте, и дядя Федры, которого звали Парменид, встретил нас в дверях дома.

— Не знаю, чего тебе здесь нужно, — сказал он. — Я думал, ты и так причинил ей достаточно вреда, а теперь еще являешься злорадствовать.

Парменид был ниже меня ростом и я его не боялся.

— Похоже, что я злорадствую? — сказал я и помахал у него перед носом фессалийским ожерельем. — Где она? Я хочу ее видеть.

— Она велела не говорить, — сказал Парменид твердо, как будто его дом был размером с Лабиринт. Вообще-то это был довольно маленький дом, и через его плечо я видел всю главную комнату целиком. Здесь ее не было, а значит, она либо во внутренней комнате, либо наверху.

— Не беспокойся, — сказал я. — Я ее сам найду. Правда, мне придется выломать все двери, но это пустяки. Ладно, Зевсик, поищи что-нибудь, что можно использовать в качестве тарана.

Лицо Зевсика озарилось радостью, ибо он обожал что-нибудь крушить; полагаю, он считал это аристократическим занятием. Он протолкался мимо Парменида и ухватил большую бронзовую подставку для лампы.

— Она во внутренней комнате, — сказал Парменид, — и если ты хоть что-нибудь сломаешь, я позову свидетелей.

Я поблагодарил его и устремился к внутренней двери, как мстительный Одиссей. Не успел я прикоснуться к ней, как раздался звук задвигаемого засова.

— Давай-как испытаем эту подставку! — крикнул я, но Зевсик не успел и с места сдвинуться, как Парменид оказался рядом со мной и забарабанил в дверь кулаками.

— Федра! — орал он. — Это твой дядя! Немедленно открой дверь! Мне не нужно насилие в доме!

Это не возымело никакого эффекта и Зевсик шагнул вперед с геракловым выражением на лице и с подставкой наперевес, но я отпихнул его назад. Он пожал плечами и поставил подставку в точности там, где ее и взял, ибо он был человек большой щепетильности.

— Последний раз спрашиваю, Федра, — заявил Парменид, — ты откроешь дверь или мне послать за плотником? — Я оставил его кричать и прокрался наружу. Я обошел дом и обнаружил прекрасное большое окно. Ставни были закрыты, но не заперты, и я осторожно развел их, чтобы не наделать шуму. Потом я забрался внутрь.