Козлопеснь

— Знаю, — сказал он. — Лучший виноградник в Аттике. И еще кое-что. — Он указал на склон горы. — Я взял еще один акр: заброшенная земля, которую никто не использовал.

Я пригляделся.

— Но это же голый камень, — сказал я.

— Ты же с ним справился, — сказал он. — Всему, что я делаю здесь, я научился у тебя в Паллене и Фреаррах. Всякий раз, когда я не знаю, что делать, я говорю себе: а что сделал бы Эвполид? И тут же приходит ответ.

Я не знал, плакать мне или смеяться.

— Но ты добился большего, чем мне когда-либо удавалось, — сказал я. — Да что говорить, это что-то невероятное! Где ты нашел работников?

— Нет, нет, — ответил он. — Я все сделал сам. Я не хотел тратить твои деньги чаще, чем необходимо, потому что после первого урожая пройдет по крайней мере год, прежде чем я смогу их вернуть и...

Мысль о том, что он практически убивается на склоне горы, чтобы вернуть деньги, которые я считал подарком — и думал, что он это понимает — была невыносима.

— Бога ради, — сказал я. — Не беспокойся об этом.

Он улыбнулся блаженной улыбкой, как будто увидев бога.

— Это очень на тебя похоже, — сказал он. — Но это долг чести. А пока, если у тебя есть минутка, я бы хотел посоветоваться с тобой насчет тех подпорок. Не стоит ли сделать их на палец повыше, как ты полагаешь, или они уже достаточно высоки?

Я бы не удивился, обнаружив где-нибудь поблизости святилище Блаженного Эвполида, и был очень рад убраться оттуда.

♦

Зевсик был не единственным, кто в то время трудился, не щадя живота, и по мере того, как возвращалось процветание, люди чаще и чаще задумывались о Спарте. Общее мнение было таково, что Город — а говоря точнее, лично Никий — более или менее позволил спартанцам диктовать нам свои условия. Проблема была сложнее, конечно — в глубине души все были уверены, что Афины не будут чувствовать себя в безопасности, пока Спарта не превратится в груду щебня, а ее народ не исчезнет с лица земли. Однако же, если мы собираемся уничтожить Спарту (рассуждали мы), нам потребуется вдвое, если не втрое больше ресурсов — кораблей, денег и превыше всего — живой силы. Мы необходимо расширить нашу империю, и это должно стать нашей ближайшей целью. На востоке расширяться было уже особенно некуда, хотя некоторые поговаривали о том, что надо бы сбросить персидского царя царей с его трона и растоптать Спарту сапогами египетского и мидийского ополчений. Но это были разговоры ни о чем: царь был слишком могуч, а кроме того, нам требовались греки. Поэтому взор народа обратился к западу, к греческим городам Италии и Сицилии и даже еще дальше. Люди начали припоминать истории, рассказанные их отцами: о человеке по имени Колеус, которого унесло далеко на запад штормовым ветром, и который вернулся назад на корабле, нагруженном серебром, или о Золотых Островах на краю мира, лежащих так далеко, что Солнце там заходит на востоке. Припоминались и более достоверные рассказы о богатстве запада — там есть не только зерно, хотя западные страны невероятно плодородны и из всех злаков в них выращивают одну лишь пшеницу, но также и металлы и лес, шкуры и шерсть, золото, серебро, янтарь и драгоценные камни — все, что мог бы предложить восток, но под охраной лишь нескольких жирных греков и недочеловеков-дикарей. Из Италии, говорили люди, мы можем двинуться на завоевание земель вокруг Массилии, где дожди идут так часто, что приходится рыть канавы — не для того, чтобы задержать воду, но чтобы избавиться от нее; а можем отправиться на юг, к Карфагену и Кирене, и еще дальше — в жаркие страны, где люди еще чернее ливийцев. Геркулесовы Столпы — не край света, как считали предки; финикийцы проникли за них и нашли олово и медь и огромных животных со шкурами такими толстыми, что они годились на щиты. Там лежали беспредельные возможности, и чтобы ими воспользоваться, нужна была только опорная база.