Козлопеснь

Федра стояла, прислонившись к дверям и определенно готовясь противостоять сокрушительным ударам подставки до последней капли крови. Она не слышала, как я влез в комнату; двигаясь так осторожно, как будто шел по льду, я прокрался к стулу у кровати и уселся.

— Привет, Федра, — сказал я.

Она подпрыгнула примерно на шаг в высоту, крутанулась на месте и уставилась на меня.

— Ты оставила окно открытым, — продолжал я. — Леонид бы так не поступил, да и Демосфен тоже. Ты теряешь хватку.

Я встал, подошел к окну, закрыл и запер ставни. Я не хотел, чтобы нас прерывали.

— Ну давай, — сказала она медленно, тоскливым голосом. — Полюбуйся. — Она выставила голову вперед, как солдат на плацу, представляющий свой щит к осмотру.

Дополнительных приглашений мне не требовалось. Из-за кровоподтеков на вид все было хуже, чем обстояли дела, но я видел, что это было увечье, способное разрушить жизнь, особенно в одержимых красотой Афинах. Но признаюсь не без гордости — я не вздрогнул, не сплюнул в полу плаща, чтобы отвести неудачу. Вместо этого я слегка повернул свою голову.

— Говорят, что с годами муж и жена становятся похожи друг на друга, — сказал я. — Я сожалею, что это произошло.

Я достал ожерелье из-за пояса, застегнул его у нее на шее и поцеловал ее.

— Идиот, — сказала она. — Что это вообще такое, вот так вот лезть в окно?

Я обнял ее.

— Ты пополнела, — соврал я.

— Ничего подобного, — ответила она. — И убери свои руки.

— Болит? — спросил я.

— Да, — сказала она, — но меньше, чем от твоей последней пьесы. Мне было так стыдно, я несколько дней не выходила.

— И чем ты занималась, сидя дома? — спросил я. — Наливалась вином по самые глаза?

— Да кто сказал, что я могла позволить себе вино — на те гроши, которые ты присылал, — она попыталась улыбнуться, но это было слишком болезненно. — Очень страшно выгляжу? — спросила она.

— Нет.

— Лжец.

— Ты выглядишь как Медуза, — сказала я. — До и после ее превращения одновременно.

Даже она не смогла придумать на это ответ; она склонила голову и погладила ожерелье. Это была мой первый ей подарок за всю жизнь.

— Где ты подобрал это барахло? — спросила она. — Если ты думаешь, что я выйду в этом на люди, то очень глубоко заблуждаешься.

— Да и катись, — сказал я.

— И как ты посмел грубить моему дяде?

— И он пусть катится.

— И теперь ты целыми днями будешь путаться у меня под ногами, — прошептала она, — не говоря уж о твоих гнусных дружках.

— Мне придется еще хуже, — сказал я. — Всякий раз, придя домой, обнаруживать любовника под...

Вот этого говорить не следовало.

— Это не слишком вероятно, — сказала она, отстраняясь. — Разве что я буду спать со слепцами.

— Прости, Федра. Я не подумал.

Она попыталась рассмеяться.

— В чем дело, Эвполид? — спросила она. — Теряешь хватку? Или ты теперь такой большой человек в театре, что для бедной уродливой жены и остроумного оскорбления не найдешь? Только не говори, что растерял свое остроумие.

— Ты меня знаешь, Федра, — сказал я. — Эвполид, танцующий и поющий. Всегда готов рассмеяться, этот юный Эвполид — особенно если отвесить ему хорошего пинка.

Она села на кровать и сняла ожерелье. Я подумал, что она собирается швырнуть его на пол, но она просто держала его в руках, как мертвую птицу.

— И чего же ты от меня хочешь? — спросила он.

— Я не знаю, — сказал я.

— Ну, вряд ли очень многого, — сказала он. — Просто посмотри на меня. Я уродина с мертвым ребенком, и никто не хочет жить со мной под одной крышей. Я смогу распугивать воров, но большего не жди.

— Ты все, чего я заслуживаю, — сказал я, присаживаясь рядом. Я хотел взять ее за руку, но боялся это сделать. — Послушай меня минутку, ладно? Ты слышала о том, как боги создали первого мужчину, и он был так счастлив и доволен жизнью, что они забеспокоились, что эдак они ему скоро не понадобятся — и сотворили для него первую женщину? Ну так вот, я думаю, что боги свели нас вместе для того, чтобы каждый из нас мог ненавидеть кого-то, кроме себя самого. Они даже лица нам обоим изуродовали, чтобы мы никуда друг от друга не делись. И потому я думаю...

— Ох, заткнись, — сказала Федра. — У меня голова разболелась от твоего нытья. — Она бросила на меня взгляд, который я никогда не забуду: презрение, жалость и что-то еще, отчего она показалась мне еще прекраснее, чем прежде. — Ты никогда не научишься вовремя замолкать, да?

— Значит, ты примешь меня назад? — спросил я.

— Не припоминаю, чтобы я тебя выгоняла, — сказала она. — Это же ты ускакал в Паллену копать ямы в горах, вместо того чтобы спать со своей женой. Это ты не притронулся ко мне в брачную ночь. Это ты, как мне помнится, не явился даже взглянуть на собственного ребенка, — она покачала головой и вздохнула. — Ох, Эвполид, ну почему ты такой законченный дурак?

— Потому что твой отец не мог найти тебе подходящего мужа, — сказал я. — Не помнишь разве?

— Иди сюда, — мягко сказала она. — Нет, не так — дядя подслушивает у дверей, а лицо у меня полно осколков. Просто иди сюда.

♦

На следующий день мы отправились в Город на повозке Парменида и всю дорогу бранились.

ЧЕТЫРНАДЦАТЬ