Козлопеснь

Мой сын Эвтихид — «сын счастливчика», идея Федры — родился девять месяцев спустя, в тот год, когда Алкивиада вторично избрали стратегом. Он был маленьким, болезненным младенцем — хотя и не унаследовавшим идиотских ухмылок своих родителей — и никто не ожидал, что он проживет больше недели. Но он выжил, и как только он стало ясно, что он не собирается умирать, мы нашли ему самую лучшую кормилицу.

Естественно, мы с Федрой ругались из-за него с момента его появления на свет. Я был за то, чтобы он рос в деревне, среди коз и олив, как я сам, вдалеке от городских пороков; таким образом, говорил я, если позже он захочет жить в Афинах и принимать участие в городской жизни, то это будет его собственный выбор. Но человек, который вырос в Городе, никогда не почувствует себя как дома в деревне, говорил я. Он не научится использовать свои глаза и уши и дорожить отношениями с соседями. Но Федра заявила, что я могу делать что мне угодно, а ее сын будет воспитан, как подобает Всаднику — с должным образованием и в приличном обществе, и в один прекрасный день станет стратегом. Мы пошли на компромисс: пусть все будет по ее, а взамен она не будет на меня орать. На деле же расти ему пришлось несколько в иной обстановке, как вы увидите позже.

В то время, с одной стороны, у нас был мир со Спартой — по крайней мере, теоретически; с другой стороны, мы, кажется, воевали со всеми остальными. Но это была война, которая, казалось, не причиняла особого вреда никому —- то есть, она протекала где-то за пределами Аттики, и мы могли спокойно возделывать землю, а тем, кто искал наемной работы, всегда находилось дело, особенно на флоте. Каждый год проходили погребальные церемонии в память тех тяжелых пехотинцев, кто погиб на службе, и каждый год у меня становилось на пятнадцати-двадцать приятелей меньше. С третьей стороны, я унаследовал еще двадцать акров земли, оказавшись ближайшим живым родственником павшего в бою, и оказался опасно близок к достижению уровня в пятьсот мер урожая. Главными источниками моего богатства стали чума и война, и все-таки это было честные приобретения. Может, как раз поэтому я не алкал денег и имущества так, как многие другие; я просто жил себе и жил, а боги осыпали меня благами. Не будучи рожден богачом, я никогда не стремился стать еще богаче. Мои попытки увеличить доход с земли проще объяснить обычным инстинктом земледельца, чем чем-то еще. В конце концов, я жил не в Коринфе и не в Персии, и не нуждался в деньгах на политическую карьеру; вокруг было очень мало того, что можно купить за деньги.

Мало-помалу Афины залечили раны, нанесенные чумой. Дань со всей империи продолжала течь в Город — и каждый раз, читая списки данников, я вспоминал о том маленьком храме на Самосе — в то время как плоды нашего собственного труда в Аттике, хоть и не достигшие покуда довоенного уровня, казались неожиданным бонусом после многих лет войны. Мудрецы говорили, что земля, с которой кормилось слишком много народу, нуждается в долгом отдыхе, и ей его предоставили спартанцы. Рассказывали, что кое-где виноградники приносили по пятьдесят галлонов вина с акра, что было неслыханно со времен диктатора Писистрата, и что когда лоза, которую мы сажали каждый год взамен вырубленной, начнет приносить плоды, мы станем богаты, как цари. Но никто из нас не ожидал собрать урожай оливок — чтобы начать плодоносить, дереву в Аттике требовался срок, сравнимый со сроком жизни целого поколения.

Эти разговоры напомнили мне кое о чем; чтобы отпраздновать рождение сына и заодно избавиться от Зевсика, я выполнил наконец данную ему клятву и засадил его землю лучшим виноградом. Я собирался сделать это с самого конца войны, но сперва он судился, а я сочинял ему речи для суда — собственно, это было первое, что я вообще написал — и было не до винограда, а потом я стал сочинять пьесы. Затем два брата Зевсика погибли в море, не оставив детей, и последовали новые иски. В конце концов все утряслось и Зевсик оказался хозяином девяти с небольшим акров хорошей, но пустой земли. Я засадил ее всю, из-за чего он чуть не порвался от переполнявшей его благодарности, занял ему достаточно денег, чтобы он смог дотянуть до первого урожая, взял с него обещание дать знать сразу, как понадобится помощь и пожелал ему всяческой удачи. Когда я в следующий раз оказался в его владениях, то был поражен трансформацией. Бесполезный ручеек на склоне горы превратился в образцовый ирригационный канал с отводами во все концы участка. Каждая лоза была аккуратно подперта и тщательно подрезана, и каждый клочок земли между рядами был засеян ячменем. Нигде не было видно ни камешка, а из-за наполовину возведенной стены амбициозных пропорций раздавался зычный голос, декламирующий первые строки «Персов» Эсхила. Я покричал, и Зевсик, ставший еще крупнее прежнего, бегом явился на зов.

— Ну что же, — сказал я. — Не думаю, что когда-нибудь видел виноградник лучше этого.

Он с энтузиазмом закивал.