Козьма Прутков и его друзья

«В одном вагоне с нами ехал Вл. М. Жемчужников, а в таком обществе, как Кузьма Прутков и Н. Ив. (историк Костомаров.— Д. Ж.), о скуке не могло быть и помину. Мы проговорили всю ночь до рассвета, к немалому и вполне законному негодованию наших соседей, но железная дорога как будто нарочно создана для развития всяких эгоистических инстинктов...»¹¹

С железными дорогами связана была последняя служба Владимира Михайловича, занимавшего пост директора департамента общих дел министерства путей сообщения, который называют еще просто канцелярией министра.

Это он взял на себя все тяготы по изданию «Полного собрания сочинений Козьмы Пруткова», составил его, от редактировал, снабдил вступительным очерком и примечаниями. Вскоре после выхода этой книги Владимир Михайлович скончался за границей, в Ментоне, 6(18) ноября 1884 года и был похоронен в Ницце.

Ему обязан Козьма Прутков своим возрождением после Крымской войны. Владимир Жемчужников поддерживал тесные связи с редакцией «Современника» и, судя по материалам жандармских наблюдений, нередко бывал у Чернышевского. О его общении с Добролюбовым свидетельствуют напутствие того к «Пуху и перьям» и вообще пристальное внимание революционного демократа к творчеству Козьмы Пруткова, весьма украсившего «Свисток».

В «Свистке» произведения Пруткова звучали весьма радикально и пущены были в демократический обиход, чего никак не могли ожидать некоторые из его друзей. Сама по себе история «Свистка» и страстей, которые он разбудил, чрезвычайно интересна.

В русской литературе побеждали силы реализма, в русской критике брала верх революционно-демократическая критика. За ней стояла вера в победу крестьянской революции. В своей борьбе Чернышевский отдавал предпочтение прежде всего тем писателям, творчество которых способствовало пропаганде революционных идей. Он по-новому осмысливал и классическое наследие.

«Новые люди» критиковали некоторых современных им крупных деятелей литературы за либеральное обличительство, самым радикальным образом истолковывали их произведения, стремились революционизировать литературу. Особенно доставалась адептам «чистого искусства».

Появился сатирический «Свисток», созданный по мысли Добролюбова. Непременным его автором был и Козьма Прутков.

Сатиры «свистунов», как их называли в некоторых либеральных изданиях, вызвали целую бурю.

— А мы еще громче будем свистать; эта руготня только подзадорит нас, как жаворонков в клетке, когда начинают, во время их пения, стучать ножом о тарелку, — говаривал Добролюбов.

Герцен не был в либеральном лагере, однако и он воспринял насмешки над дворянской обличительной литературой как «пустое балагурство». Он резко критиковал руководителей «Современника» и «Свистка» в статье «Very dangerous!!!» («Очень опасно!!!»).

«...Истощая свой смех на обличительную литературу, милые наши паяцы забывают, что на этой скользкой дороге можно досвистаться не только до Булгарина и Греча, но (чего, боже, сохрани!) и до Станислава на шею».

В редакции «Современника» статья Герцена вызвала негодование. Всегда сдержанный Некрасов порывался поехать в Лондон и вызвать Герцена на дуэль. Чернышевский и в самом деле поехал в Лондон объясняться. Но они с Герценом не понравились друг другу. «Кавелин в квадрате — вот и все», — писал Чернышевский Добролюбову. Впоследствии исследователи отмечали несправедливость этого отзыва, да и сам Чернышевский потом называл статью Герцена «удивительным недоразумением», в которое впал «один из знаменитейших и действительно лучших деятелей русской литературы».

Потом в «Колоколе» появилось письмо «Русского человека» со своим: «К топору зовите Русь». Герцен же в редакционном предисловии к нему написал, что скорее надо звать: «К метлам!» «Кто же в последнее время сделал что-нибудь путное для России, кроме государя? »

Либеральные иллюзии и надежды Герцена сталкивались с принципами революционной демократии. «Справедливость требует сказать, что при всех колебаниях Герцена между демократизмом и либерализмом, демократ все же брал в нем верх», — писал В. И. Ленин¹².

Тургенев отдал роман «Накануне» не «Современнику», а в «Русский вестник» Каткова. Добролюбов подготовил о романе статью «Когда же придет настоящий день?», где проводил мысль, что России нужны не «лишние люди» Шубины и берсеневы, а инсаровы, «люди цельные, с детства охваченные одной идеей...». Тургенев воспринял статью как жестокий выпад против себя и воспротивился публикованию статьи.

— Выбирай: я или Добролюбов,— сказал он Некрасову.

Некрасов выбрал Добролюбова и вместе с ним всех своих новых сотрудников, «семинаристов», как их называл Тургенев.

Герцен вернулся к разногласиям с «Современником» в статье «Лишние люди и желчевики», где защищал духовные ценности от «людей озлобленных и больных душой», охваченных «злой радостью отрицания». Больше всех досталось Некрасову.

Хотя Герцен и был напуган нетерпимостью «желчевиков», он признавал, что те представляют «явный шаг вперед». Но и их, и «лишних людей», как он считал, должны сменить новые люди.