А волк злодействовал в пасущемся народе;
Он кровожаден был, фиалочка мила:
Всяк следует своей природе.
«Нравоучительные четверостишия» были задуманы как пародии на дидактические стихотворения И. И. Дмитриева, но об этом вспоминают лишь в примечаниях — стихи живут собственной жизнью уже более ста пятидесяти лет.
Алексей Толстой молился на Пушкина. Издания стихотворений великого поэта он испещрял своими пометками, любовно следя за всеми оттенками пушкинской мысли, восторгаясь пушкинской рифмой. Иногда он позеолял себе делать шутливые дополнения к стихам Пушкина или комментарии к ним.
Так в «Анчаре» после стихов:
А князь тем ядом напитал
Свои послушливые стрелы
И с ними гибель разослал
К соседям в чуждые пределы...
Толстой вспоминает:
Тургенев ныне поседелый,
Нам это, взвизгивая смело,
В задорной юности читал.
Толстой улыбался пристрастию молодого Пушкина к «Вакху», харитам, томным урнам...». Некоторые
дополнения Толстого полны озорства. Так под «Царскосельской
статуей»
Чудо! Не сякнет вода, изливаясь из урны разбитой:
Дева над вечной струей вечно печальна сидит.
Толстой пишет :
Чуда не вижу я тут. Генерал-лейтенант Захаржевский
В урне той дно просверлив, воду провел чрез нее.
Бьющее через край озорство слышится в четверостишиях-советах, которые Толстой собрал под общим заглавием «Мудрость жизни».
Будь всегда душой обеда,
Не брани чужие щи
И из уха у соседа
Дерзко ваты не тащи...
Можно лишь представить себе какое веселье царило в Красном Роге или в Пустыньке в те редкие случаи, когда съезжались и проводили вместе дни уже несколько отяжелевшие, обзаведшиеся семьями и без прежней легкости справлявшиеся с заботами друзья Козьмы Пруткова. До нас долетели только отголоски этих встреч, вроде приглашения, посланного из Пустыньки Алексею Жемчужникову с супругой.
Мы тебя субботним днем
Заклинаем и зовем,
Причитая тако:
Приезжай к нам Алексей
Приезжай с женой своей —
Будет кулебяка!
Будет также то и сё,
Будет Селери Мусё,
Будут также сласти
И Елагина, чьи ты
Оценяешь красоты
Ради сладострастья!
1 Предисловие к «Соч. Козьмы Пруткова». М., 1974, стр. 15.
2 А. Востоков. Опыт о русском стихосложении. СПб., 1817, стр. 135—136.
3 Ранние славянофилы. М., 1910, стр. 122.
4 Н. Барсуков. Жизнь и труды М. П. Погодина. СПб., 1902, кн. 14, стр. 322.
5 Н. Б а р с у к о в, кн. 8, стр. 544.
6 К. Головин. Мои воспоминания, т. I. СПб., стр. 282.
7 Д. А. Писарев. Соч. в 4-х томах, т. I. М., 1955, стр. 135.
8 М. Е. Салтыков-Щедрин. Поля. собр. соч., т. 5. М., стр. 613.
9 ГБЛ, М 4813, 4.
10 ЦГАЛИ, ф. 639, оп. 2, ед. хр. 69.
“ Некрасов по неизданным материалам Пушкинского дома, стр. 235.
12 «Литературное наследство», 22—24, стр. 752—754.
13 Р. М., 1913, II, стр. 110.
14 ЦГАЛИ, ф. 639, оп. 2, ед. хр. 7, л. 107.
15 А. И. Н о в и к о в. Нигилизм и нигилисты. Л., 1972, стр. 17.
16 К. М а р к с и Ф. Э н г е л ь с. Сочинения, т. 32. М., 1964, стр. 364. ” Письма М. А. Бакунина к А. И. Герцену и М. П. Огареву. СПб.,
1906, стр. 293.
13 Критическая литература о произведениях гр. А. К. Толстого. М., 1907, вып. первый, стр. 143—144.
19 «Вестник Ленинградского университета», 1967, № 8, вып. 2, стр. 86. •' К. М а р к с и Ф. Энгельс. Сочинения, т. 18, М., 1961, стр. 415. 21 В. П. Мещерский. Воспоминания, т. 2. СПб., стр. 165.
ГЛАВА ЧЕТЫРНАДЦАТАЯ
В июле 1864 года Афанасий Афанасиевич Фет оказался в Петербурге. Рачительный помещик и маститый поэт был занят тяжбой. В столице он остановился у Василия Петровича Боткина, который жил рядом с Английским клубом. В воспоминаниях об этом лете у Фета неподражаемо соединяется высокое с низким, в рассказ о мелочных хлопотах вплетаются письма Льва Толстого и Тургенева, обед с «несравненным мыслителем и поэтом Ф. И. Тютчевым»...
Однажды Боткин встретил вернувшегося домой Фета словами :
— Здесь был граф Алексей Константинович Толстой, желающий с тобой познакомиться. Он просил нас послезавтра по утреннему поезду в Саблино, где его лошади будут поджидать нас, чтобы доставить в Пустыньку. Вот письмо, которое он тебе оставил.
Фета поразило и специальное шоссе, проложенное от станции Саблино до Пустыньки, и великолепная усадьба на высоком берегу быстрой речки Тосны, и роскошная мебель, начиная от шкафов Буля и кончая стульями, которые показались поэту отлитыми из золота, и превосходные кушанья, подававшиеся в серебряных блюдах с «художественными крышками», и стена вдоль лестницы на второй этаж, которую «забросали» мифологическими рисунками свободные художники, посещавшие дом, и, наконец, приветливость и простота Алексея Константиновича и Софьи Андреевны Толстых.
Памятуя о собственной суете, Фет впоследствии всегда считал Алексея Толстого «безукоризненным человеком».
И средь детей ничтожных мира
Быть может всех ничтожней он,—
писал Пушкин, думая о суетности поэта-человека, вполне допуская возможность низменных интересов у вдохновенного творца. Исключением из этого правила для Фета был Алексей Толстой, который «никогда по высокой природе своей не мог быть ничтожным».