Козьма Прутков и его друзья

По дороге Толстой затянул песню, Софья Андреевна вторила ему. Фета поразило обилие стогов сена на лугах. Ему объяснили, что сено накопляют два-три года, а потом, за неимением места для склада, сжигают.

Фет был совершенно огорошен.

«Этого хозяйственного приема толстого господина, проживавшего в одном из больших флигелей усадьбы, которого я иногда встречал за графским столом, я и тогда не понимал и до сих пор не понимаю»,— писал он.

Фета тревожила перемена в Толстом, лицо которого было багрового цвета от прилива крови к голове. Спасаясь от головной боли, Алексей Константинович старался побольше гулять, но это не помогало ему.

У Толстого в имении жил доктор Криевский, который был предметом постоянных шуток Толстого. Именно ему посвящены очень смешные «Медицинские стихотворения». Врач вспоминал, что Толстому рядом с обеденным прибором всегда клали листок бумаги, на котором часто появлялись веселые экспромты. Соседей-помещиков, приезжавших в гости, поэт переносил с трудом, и оживлялся только тогда, когда они откланивались.

Софья Андреевна обычно по ночам читала и ложилась часов в шесть утра. Ночью же работал и Толстой. Они встречались за чаем во втором часу дня, и Толстой говорил:

— Ну, Софочка, слушай, критикуй.

Он читал ей написанное за ночь. Она слушала, высказывала свое мнение, и он почти всегда соглашался с ней. Софья Андреевна звала его не по имени, а Толстым.

Толстой все чаще думал о смерти и в 1870 году составил завещание, по которому все движимое имущество и сочинения переходили в собственность Софьи Андреевны, а имения — Красный Рог, Погорельцы, Пустынька и земли в Байдарской долине, в Крыму,— должны были перейти после смерти Софьи Андреевны «в вечное и потомственное владение» брата Николая Михайловича Жемчужникова. С согласия Софьи Андреевны он позаботился о том, чтобы фамильное имущество в конце концов вернулось в его род⁸.

Произведения Толстого уже пользовались европейской известностью, его засыпали предложениями о переводах, на немецкий язык его сочинения успешно переводила Каролина Павлова. Но жить с непрерывной головной болью было тяжело, он ходил медленно, осторожно, боясь пошевелить головой. И несмотря на это Толстой продолжал много работать, принимая всевозможные средства для успокоения болей и подстегивания творческой активности.

Николай Буда-Жемчужников, приехавший в Красный Рог в августе 1875 года, вспоминал изнуренный вид двоюродного брата, который, однако, бодрился и говорил:

— А я себя чувствую несравненно лучше, совсем поздоровел, и все благодаря морфину. Спасибо тому, кто посоветовал мне морфин.

В записной книжке Н. М. Буды-Жемчужникова оказались сведения об этом «благодетеле»⁹.

Незадолго до встречи с Жемчужниковым, Толстой был в Париже, где лечился у знаменитого врача Теста. Но кто-то посоветовал ему попробовать инъекции морфия для облегчения болей. «Лечил» морфием врач Харди, и Толстой пригласил его к себе.

Доктор Тест как раз находился у Толстого, когда доложили о приезде Харди. Врач встал и простился с Толстым, сказав:

— À dieu, cher comte, c’est l’empoiscmneur qui est arrive²⁴.

Он был прав. После изобретения англичанином Вудом

подкожного вспрыскивания морфий стали усиленно применять в терапии и особенно после Крымской и Франко-Прусской войн. Но уже вскоре врачи осознали страшные последствия употребления этого наркотика. Едва ли не в тот год, когда Толстому вспрыснули его впервые, стали говорить о необходимости дезинтоксикации больных и появился термин «морфиномания».

Да, морфий давал ощущение «хорошего самочувствия», но за временным облегчением наступали еще более жестокие мучения, дозы наркотика все увеличивались...

Писатель Б. М. Маркевич, с которым А. К. Толстой дружил последние годы жизни, нарисовал характерную картину отравления морфием. 24 сентября 1875 года он писал А. Н. Аксакову из Красного Рога :

«Но если бы Вы видели, в каком состоянии мой бедный Толстой, Вы бы поняли то чувство, которое удерживает меня здесь... Человек живет только с помощью морфия, и морфий в то же время подтачивает ему жизнь — вот тот заколдованный круг, из которого он уже больше выйти не может. Я присутствовал при отравлении его морфием, от которого его едва спасли, и теперь опять начинается это отравление, потому что иначе он был бы задушен астмой»¹⁰.

Толстому лучше дышалось в сосновом лесу, куда его вывозили каждый день. В комнатах стояли кадки с водой, и в них — свежесрубленные молодые сосенки.

Как-то, показав на дверь на балкон, которая была заперта, Толстой сказал: «Я думаю вам придется отпереть эту дверь, коридор слишком узок».

Он все увеличивал дозы морфия, чтобы облегчить страдания, и 28 сентября в половине девятого вечера Софья Андреевна, войдя к нему в кабинет, нашла его лежащим в кресле. Она думала, что муж заснул, но все попытки разбудить Толстого оказались тщетными.