Козьма Прутков и его друзья

Козьма Прутков опубликовал свое стихотворение в 1854 году, а в 1860-м увидело свет произведение, которое вполне можно счесть прутковским, кониевским, пушкинским, плещеевским...

Чуть с аккордом двух гитар Лихо щелкнут кастаньеты Для фанданго страстных пар Бойче всех мои куплеты.

И пляшу я — вихрь огня!

Пред окном моей сеньоры,

Но сеньора от меня Гордо прочь отводит взоры...

Что за чванство! род твой знаю,—

Эй, сеньора! не пугай! —

Но к высоким башням, знай,

Тоже лестницы бывают...

Написал его Всеволод Крестовский.

Если ты, читатель, невнимательно читал стихотворения, из которых мы привели отрывки, перечти. Окунись снова в мир междометия «чу», испанской ночи, кастаньет, гитар, шелковых лестниц, серенад, шорохов, балконов, старых мужей и молодых соперников, севилий, инезилий и гвадалквивиров.

И ты убедишься, что Козьма Прутков не только держался в русле сложившихся традиций, но и не подвел под ними черты. Мы определенно знаем, что Крестовский не писал пародии на Пруткова, а продолжал развивать испанскую тему.

Теперь тебе понятно, читатель, как пишут стихи?

15

«Пушкин — наше все»,— сказал как-то Аполлон Григорьев. И был прав. Козьма Прутков тоже обожал Пушкина и подражал ему¹², как и многие уважаемые поэты.

Они пригоршнями черпали идеи и темы из пушкинского творчества. Прутков не отставал от них. Одной из пушкинских тем, которая проходила через все творчество Козьмы Петровича, была тема взаимоотношений поэта и толпы.

В своем стихотворении «Поэту» Пушкин писал:

Поэт! не дорожи любовию народной.

Восторженных похвал пройдет минутный шум;

Услышишь суд глупца и смех толпы холодной,

Но ты останься тверд, спокоен и угрюм...

Козьма Прутков придавал этому мотиву сугубо важное значение. Вы помните «К моему портрету», где чрезвычайно короткое пушкинское «угрюм» вырастает в образ поэта, «чей лоб мрачней туманного Казбека», а «смех толпы холодной» оборачивается подлинной трагедией:

С кого толпа венец его лавровый

Безумно рвет...

В другом месте Прутков скажет: «С чела все рвут священный лавр венца, с груди — звезду святого Станислава!»

Те же вариации звучат и в прутковском «Моем вдохновении». (Повторяем, не он первый. Как другие, так и он.)

Гуляю ль один я по Летнему саду,

В компаньи ль с друзьями по парку хожу,

В тени ли березы плакучей присяду,

На небо ли, молча, с улыбкой гляжу,—

Все дума за думой в главе неисходно,

Одна за другою докучной чредой,

И воле в противность и с сердцем несходно,

Теснятся, как мошки над теплой водой!

И тяжко страдая душой безутешной,

Не в силах смотреть я на свет и людей,

Мне свет представляется тьмою кромешной,

А смертный как мрачный и хитрый злодей...

И с сердцем незлобным, и с сердцем смиренным, Покорствуя думам, я делаюсь горд,

И бью всех и раню стихом вдохновенным,

Как древний Атилла, вождь дерзостных орд!..

И кажется мне, что тогда я главою Всех выше; всех мощью духовной сильней,

И кружится мир под моею пятою,

И делаюсь я все мрачней и мрачней.

И злобы исполнясь, как грозная туча,

Стихами я вдруг над толпою прольюсь,

И горе подпавшим под стих мой могучий:

Над воплем страданья я дико смеюсь!..

П. Н. Берков считает, что это попытка «представить использование пошлым поэтом» темы Пушкина «Брожу ли я вдоль улиц шумных...» Мы категорически не согласны с подобным мнением, так как Козьма Прутков брал гораздо шире, черпая мысли и из пушкинского «Я памятник воздвиг себе нерукотворный...», и из лермонтовских стихотворений, из бенедиктовских... Особенно из бенедиктовских.

Особенно ярко тема взаимоотношений поэта и толпы прозвучала в стихотворении, которое так и называется — «К толпе».

Клейми, клейми, толпа, в чаду сует всечасных,

Из низкой зависти, мой громогласный стих:

Тебе не устрашить питомца муз прекрасных,

Тебе не сокрушить треножников златых!..

Озлилась ты?! Так зри ж, каким огнем презренья.

Какою гордостью горит мой ярый взор,

Как смело черпаю я в море вдохновенья Свинцовый стих тебе в позор!

Да, да! клейми меня!.. Но не бесславь восторгом Своим бессмысленным поэта вещих слов!

Я ввек не осрамлю себя презренным торгом,

Вовеки не склонюсь пред полчищем врагов:

Я вечно буду петь и песней восхищаться,

Я вечно буду пить спасительный нектар.

Толпа, раздайся ж! прочь! довольно насмехаться!

Тебе ль познать Пруткова дар?!

Постой! Скажи, за что ты злобно так смеешься?

Скажи, чего давно так ждешь ты от меня?

Не льстивых ли похвал? нет, их ты не дождешься!.. Призванью своему по гроб не изменя,

Но с правдой на устах, улыбкою дрожащих,

С змеею жолчною в изношенной груди,

Тебя я наведу, в стихах, огнем палящих,

На путь с неправого пути!

И тут он идет вслед за Пушкиным, «питомцем муз прекрасных», воспевая «треножники златые». Мы слышим в этом стихотворении и лермонтовский «железный стих, облитый горечью и злостью...», но у Козьмы Пруткова он становится еще более тяжелым — «свинцовым». Мы слышим лермонтовское: «Он некрасив, он невысок, но взор горит...» и «Пускай толпа клеймит презреньем наш неразгаданный союз...»

Но мы не можем не вспомнить и бенедиктовское : «Пускай меня язвят с насмешкой люди...»