Козьма Прутков и его друзья

Как мне было там грустно! Не езди никогда на эти противные балы-маскарады! » — восклицает он, хотя обязан своим знакомством именно им.

Но вот и то, что тревожит его самого, хотя он пытается утешить, успокоить свою возлюбленную :

«Бедное дитя, с тех пор, как ты брошена в жизнь, ты знала только бури и грозы. Даже и в самые лучшие минуты, те, когда мы находились вместе, тебя волновали какая-нибудь неотвязная забота, какое-нибудь предчувствие, какое-нибудь опасение...»

Его страшат объяснения с матерью, которая в ужасе от того, что она узнала о Софье Андреевне. Сохранились лишь немногие письма Толстого к Миллер, в которых случайно уцелели намеки на его страдания и ее прошлое — после его смерти она беспощадно уничтожила собственные письма, а из оставленных писем Алексея Константиновича вырезала даже отдельные строчки...

Но в «Путешествии за границу М. Н. Похвиснева, 1847 года» есть упоминание о тщательно скрывавшейся драме:

«С нами в дилижансе едет граф Толстой, отец московской красавицы Полины (слывущей так в Москве), вышедшей недавно замуж за кн. Вяземского, убившего на дуэли преображенца Бахметьева... Граф с гордостью рассказывает нам про своего зятя, наделавшего много шуму своею историею с Бахметьевым; дело стало за сестру Бахметьева, на которой Вяземский обещал жениться и которую, говорят, он обольстил; брат вступился за сестру и был убит Вяземским. Суд над ним кончился, и приговор ему объявили, вместе с сыном гр. Толстого (бывшего у него секундантом), при дверях Уголовной палаты. Благодаря ходатайству старухи Разумовской, тетки Вяземского — последнему вменено в наказание двухгодичный арест...»³

Сколько же их, Толстых и Разумовских, связанных к тому времени родственными узами едва ли не со всеми именитыми дворянскими родами! Даже у мужа Софьи Андреевны, конногвардейца Льва Федоровича Миллера, мать Татьяна Львовна — урожденная Толстая.

Из дневника А. С. Суворина, которому рассказывал о Софье Андреевне писатель Дмитрий Васильевич Григорович, можно узнать и другие подробности. В начале сороковых годов Григорович гостил у Бахметьевых в их пензенском имении, именно там он почерпнул много интересного из жизни старого барства для своих будущих повестей. Держа открытый дом, Бахметьевы прожились. Мать Софьи Андреевны старалась сбыть с рук дочь-бесприданницу, и не просто сбыть — выгодно продать... Она поощряла роман дочери с князем Вяземским, который, по словам Григоровича, «сделал ей ребенка» и умыл руки. Один из братьев Софьи Андреевны вызвал князя на дуэль. Но тот, при помощи друзей, устроил так, что Бахметьева сослали на Кавказ. Вернувшись оттуда, Бахметьев послал Вяземскому письмо: если тот не приедет драться, то будет публично бит. Князь Вяземский приехал и убил Бахметьева на дуэли...

Жизнь Софьи Андреевны в родном доме стала невыносимой. Чтобы бежать от косых взглядов (в семье считали ее виновницей гибели брата), она вышла замуж за страстно влюбленного в нее ротмистра Миллера. Но брак оказался неудачным, она питала отвращение к мужу и вскоре ушла от него.

«Она путешествовала с Григоровичем и сошлась с ним,— продолжает Суворин.— Когда Григорович возвратился к Бахметьевым, он застал г-жу Миллер лежащею, слабою. У ног ее сидел гр. Алексей Константинович Толстой, страстно в нее влюбленный. «Я не хотел мешать,— говорит Дмитрий Васильевич,— и мы расстались»⁴.

Сейчас трудно судить, правду ли говорил Григорович. Известно его хвастовство любовными подвигами, которые он приписывал себе в преклонные годы.

Софья Андреевна исповедывалась Толстому, но была ли ее исповедь полной, было ли ее чувство таким же глубоким и сильным, как его,— не узнать никогда. Если нет, то она была несчастлива со своими «заботами, предчувствиями, опасениями». Он же был мучительно счастлив...

«Клянусь тебе, как я поклялся бы перед судилищем господним, что люблю тебя всеми способностями, всеми мыслями, всеми движениями, всеми страданиями и радостями моей души... Прими эту любовь, какая она есть, не ищи ей причины, не ищи ей названия, как врач ищет названия для болезни, не определяй ей места, не анализируй ее. Бери ее, какая она есть, бери не вникая, я не могу дать тебе ничего лучшего, я дал тебе все, что у меня было драгоценного, ничего лучшего у меня нет...»

Он надеется, что дружба их останется, когда пройдет восторженное возбуждение ; он верит, что она и только она даст ему силу, вдохновенье совершить в жизни что-то значительное, ради чего только и стоит жить, а иначе все существование не имеет смысла, лучше мгновенная смерть...

И всякое стихотворение, которое он пишет, обращено к ней, полно любви и намеков на их мучительные объяснения :

Слушая повесть твою, полюбил я тебя, моя радость!

Жизнью твоею я жил и слезами твоими я плакал...

Многое больно мне было, во многом тебя упрекнул я;

Но позабыть не хочу ни ошибок твоих, ни страданий;

Дороги мне твои слезы и дорого каждое слово!

Бедное вижу в тебе я дитя, без отца, без опоры;

Рано познала ты горе, обман и людское злословье,

Рано под тяжестью бед твои преломилися силы!

Бедное ты деревцо, поникшее долу головкой!