КПСС у власти

Положение Жданова еще больше укрепилось после ежовщины. Он лично принимал участие в терроре, что видно хотя бы из приводимой Хрущевым в своем докладе на закрытом заседании XX съезда телеграмме из Сочи от 25 сентября 1936 года об «отставании НКВД на 4 года», подписанной Сталиным и Ждановым. Жданов делал доклад на знаменитом февральско-мартовском пленуме ЦК 1937 года. Он, наконец, осуществлял переучивание всей истории предшествующего полстолетия не только партией, но и народом, согласно «Краткому курсу истории ВКП(б)» — этому новому эталону, выработку которого Сталин позже приписал себе, но который вышел, очевидно, из недр ждановского Агитпропа.

В «Кратком курсе истории ВКП(б)» нашел уже свое осуществление сталинско-ждановский замысел влить однобоко дозированные, как правило извращенные элементы национальной истории в тот фиктивный каркас, где все определялось «гениальным предвидением вождя».

Спустя год, в 1939 году, Жданов делается членом Политбюро.

Во время войны эта искусственная ждановская конструкция начала ломаться, а потом власть, спасая свое существование, стала все больше уступать народу, стихийно прорвавшему узкую горловину ждановского дозирования всего того, что было связано с национальной культурой и традициями.

Искусственный и фальшивый каркас «Краткого курса» сломался. Этот очевидный идеологический обвал власти совпал с первым падением Жданова. Будучи горячим сторонником пакта с Гитлером, Жданов, вероятно, как и Сталин, до конца не хотел верить в возможность нападения Германии на СССР. В начале войны он, на этот раз совместно с Ворошиловым, вторично после войны с Финляндией позорно провалился как член Военного совета Северного фронта. Передав практические вопросы обороны Ленинграда своему заместителю А. А. Кузнецову, Жданов быстро потерял свое положение сталинского дофина и уступил первые места Маленкову и Берия.

Такова была в кратких чертах деятельность того человека, которому Сталин в 1946 году поручил отнять у народа, и в первую очередь у интеллигенции, завоеванные им во время войны позиции.

Наступление власти было прокламировано известным Постановлением (полностью оно до сих пор не опубликовано) ЦК «О журналах „Звезда“ и „Ленинград“» от 14 августа 1946 года. За этим постановлением последовали другие (26 августа о репертуарах драматических театров, 4 сентября о фильме «Большая жизнь» и т. д.).

Жданов, как в своих речах, так и в этих постановлениях, потребовал «ликвидировать отставание на идеологическом фронте». Иначе говоря, он поставил перед партией задачу отнять сделанные во время войны уступки и заставить замолчать тех, кто начал выступать, хотя бы и осторожно, с критикой советской действительности.

Постановление ЦК от 14 августа, умалчивая о голосах протеста, нападает на «аполитичность» и «безыдейность» в литературе, говорит, что «советский строй не может терпеть воспитания молодежи в духе безразличия к советской политике, в духе наплевизма и безыдейности»[501].

Косвенно оно констатирует разочарование, которое охватило весь народ в послевоенный период, когда стало ясно, что надежды военных лет не оправдались.

Кампания идеологического зажима, репрессий и угроз сопровождалась двумя новыми идейно-политическими мотивами, которые Сталин и Жданов пытались предложить народу, рассчитывая обыграть самые низменные и вульгарные чувства.

В качестве первого нового идейного оружия Сталиным лично был как бы полуофициально пущен в ход антисемитизм. Сталин явно пытался указать на евреев, как, якобы, виновников трудностей тяжелых послевоенных лет. Многие евреи без всякой причины увольнялись с занимаемых ими мест. Берия по указке Сталина начал в массовом порядке поднимать «дела» против еврейских писателей, художников, интеллигенции под лозунгом искоренения «агентов империализма — сионистов». Несмотря на провокационность так называемого «дела врачей» (лишенного, по признанию Хрущева на XX съезда, всякого основания) и ряда других, Сталину не удалось вызвать в России волну антисемитизма, на которую он явно рассчитывал для отвлечения масс от подлинных причин бедственного положения. Русский народ был уже достаточно политически зрел, чтобы пойти по предложенной ему властью провокационной дороге.

Вторым новым идейно-политическим оружием должен был стать по инициативе Жданова шовинизм, противопоставляемый «безродному космополитизму». Нет нужды говорить, что ни шовинизм, ни космополитизм никогда не были свойственны российской культуре. Однако причины, почему вдруг Сталин и Жданов ухватились за эти примитивные средства политической демагогии, заслуживают того, чтобы на них остановиться.

Война столкнула русских людей с жизнью на Западе в достаточной мере, чтобы увидеть или узнать главное о Западе — о существовании там свободы и несравненно более высокого материального уровня жизни, чем в СССР.